Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?

Недавно выступал на радиостанции «Свобода» бывший мэр Москвы Гавриил Харитонович Попов и, спустя почти 100 лет, повторил то же самое, мол, «для нас главным было свалить коммунизм, а что будет дальше, мы совершенно не думали…».

Ну, ладно, Федор Парфеньевич был молод, он попал вот в такой поток общественной мысли того времени, чего не скажешь о демократе Попове, которому к 1991 году было под сорок, Гавриил Харитонович был деканом экономического факультета МГУ, известным экономистом. Почему знаменитый экономист не мог предвидеть будущего катастрофического обнищания народа? Значит, грош цена ему как специалисту.

Почему коммунист Кравчук, политик с огромным опытом, не мог предвидеть взрыва национализма в регионах после распада СССР? Неужели он не изучал эпоху распада царской России и нигде не читал о том, что происходило в те годы хотя бы в Киеве?

Меняется в стране ход жизни, и мы, судя по воспоминаниям Богатырчука, опять открываем для себя повторяемость многих событий: «На Украине сразу же после революции возродилась деятельность национальных организаций… К последним принадлежала попытка многих горячих голов из УЦР немедленно украинизировать делопроизводство в учреждениях. Тексты и названия опер, и даже вывески торговых учреждений… Чего стоят такие переводы, как „Жиноча Голярня“ „Женской парикмахерской“ или „Винова Краля“ оперы Чайковского „Пиковая Дама“. Не говоря уже об ужасающем переводе текста оперы. Многие чересчур завзятые украинцы забыли внезапно русский язык и „не понимали“, когда к ним обращались по-русски.

Другим недальновидным и неосмотрительным поступком горячих голов из УЦР была явная и скрытая дискриминация всех тех, кто плохо говорил или совсем не знал украинского языка. Из последних добрая половина была коренными украинцами, по тем или иным причинам не сподобившимися языковой премудрости. Этих бедняг не только клеймили всякими презрительными кличками, но иной раз просто увольняли с работы» (стр. 25).

Кто не помнит, как страдали миллионы людей (сколько их из-за этого погибло, еще ведь не подсчитано) из-за страшного бурана национализма, который пронесся по всем республикам после распада СССР? Зачем же после событий 1916–1919 гг. (спросить бы Кравчука) вновь такой же огород городить? Или плевать было на людей? Кстати, Богатырчук пишет, что приказ об украинизации армии гетман Скоропадский получил от… русского Корнилова. Воскресить бы Лавра да потыкать головой в его же дерьмо, как нашкодившего кота…

Но… идем по страницам воспоминаний Богатырчука дальше. Наконец-то Федор Парфеньевич через Геную и Босфор вернулся в Киев, окончил университет и как медик добровольцем отправился на фронт.

В это время фронт разваливается. Медик спокойно уходит домой уже в объявленную независимой Украину, где за несколько лет десять раз меняется власть. А что же Богатырчук? Он каждой власти предлагает услуги медика, почти везде становится во главе госпиталя. При отступлении каждую власть провожает за мост и… удирает (как и Андрей Петрович).

И ни одной властью на страницах своей книги не возмущается, хотя люди погибали в это время легко, будто затоптанные сапогами буряки. Даже приход немцев на территорию Украины, свершенный по приглашению правительства Винниченко для защиты от народного восстания, не вызывает его гнева.

А вот советской власти достается с первой же минуты… И на женщинах вместо платьев — убожество, и грязно, видите ли, в Петрограде в 1923 году, куда ненавистные ему Советы командировали его для участия в шахматном турнире.

Приезжавший в эти же годы из Харбина в Россию бывший идеолог колчаковского движения Николай Устрялов замечает иное:

«Участок Вятка — Пермь. Удобно ехать, мягко, мало трясет, даже писать можно без усилий: международный вагон. Вполне чисто, даже комфортабельно. „Довоенная норма“ в этой области, кажется, налицо» («У окна вагона»).

Богатырчуку в Петрограде хочется «выйти на середину улицы и возопить истошным голосом: „За что боролись, товарищи?“».

Устрялов в это время думает иначе:

«В то время как буржуазный мир ставит в порядок дня закон джунглей и философию штыка, — государство победившего социализма широко развертывает знамя человечества и человечности. В то время как последним словом капиталистической мудрости становится фашистское изуверство, — молодое советское общество всемирно утверждает великие ценности народоправства, демократии» («Документ мирового резонанса»).

Никаких светлых чувств социализм у Богатырчука не вызвал, доволен он только НЭПом, во время которого взял в аренду в школе какие-то приборы и открыл частную практику (с. 68).

Однако темнит что-то Федор Парфеньевич. Ну, какие инструменты можно было взять в аренду в нищей школе? Циркуль, микроскоп? Скорее всего, для отвода глаз оформил аренду на какую-нибудь ерунду, а сам устроил частную практику при государственной клинике, вскоре накопил деньги, и в Вене, куда Советская страна послала его на очередной международный шахматный турнир, купил для своих частных нужд… рентгенологическое оборудование. Но привез его в Киев бесплатно, при помощи… советского посольства.

Однако все равно недоволен Федор Парфеньевич. В это время советская власть устраивает шахматные турниры по всей стране и за границей, на что тратит немалые деньги. И это, видите ли, плохо. Занимается, мол, показухой. Борется с беспризорными? Тоже плохо. И никакого нет желания разобраться в том, в чем разобрался, к примеру, английский публицист Бертран Рассел, притом за очень короткое время:

«В России трудно увидеть какие-либо промышленные товары, кроме некоторого — весьма малого — количества одежды и обуви, опять-таки за исключением того, что требуется для армии. А трудности с продовольствием — убедительное доказательство отсутствия нужных крестьянам товаров.

Как возникло такое положение дел, и почему оно продолжается?

Дезорганизация жизни в стране началась еще перед первой революцией и ширилась при Керенском. Русская промышленность частично зависела от Польши; война велась с безрассудной расточительностью, особенно в отношении подвижного состава. При Керенском наблюдалось повальное увлечение празднествами; впечатление такое, что свобода устранила необходимость трудиться. Все это, вместе взятое, привело к тому, что действительное положение промышленности при большевиках оказалось много хуже, чем даже при Керенском.

И все же главной и наиболее явной причиной явилась невиданная степень зависимости России от зарубежных стран. Из-за границы получали не только оборудование для фабрик и локомотивы для железных дорог — даже технические специалисты и организаторы промышленности были в подавляющем большинстве иностранцами. Когда Антанта продемонстрировала свою враждебность России, иностранцы, занятые в русской промышленности, покинули страну либо перешли в лагерь контрреволюции» (Бертран Рассел, «Практика и теория большевизма». М., «Наука», 1991 г., с 47).