Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки

Завтра… Да, завтра у нее обязательно будет серьезный разговор с Иваном Ивановичем. Уже на рассвете, так и не уснув, лежа с открытыми глазами и следя, как постепенно светлеет неокрашенная стена дома, срубленного на сто лет из толстых сосновых бревен, Варя подумала о Елене Денисовне и Наташке.

Отчего же они-то не приехали? Значит, Ваня поздно явился домой. Если он уйдет совсем, то они останутся с нею. И это хорошо: ей легче будет делить горе вместе с Еленой Денисовной.

На дачу ввалилась сразу целая ватага: Иван Иванович с сибирячками и Злобин с обеими дочерьми. У Раечки заболела печень, и Леонид Алексеевич выхлопотал ей место в Московском институте лечебного питания, а девочки неожиданно остались одни.

— Это у нее от злости, — сказала Варе Галина Остаповна, которая не могла простить Раечке ее безобразных выходок, особенно жалела Лиду, младшую дочь Злобина, и теперь была рада, получив возможность опекать запуганного, донельзя нервного ребенка.

Марина и Наташа сразу умчались на речку — искупаться. Злобин и Решетов отправились к соседям — играть в городки. А Иван Иванович, сдержанно поздоровавшись с Варей, занялся сынишкой.

Покачивая Мишутку в гамаке, он слушал его веселую болтовню и задумчиво посматривал то на темное крыло ближнего леса, — куда после завтрака предполагалась общая вылазка за грибами, — то на яркий цветник возле террасы, где, мелькая красным платьем, бегала развеселившаяся Лидочка.

Осень. Иван Иванович с детства любил это время года: самое сытное время для ребятишек, — но сейчас прелесть теплого и ясного бабьего лета не доходила до него: так он был подавлен назревшей в нем новой душевной драмой.

Держась за край гамака, в котором, как медвежонок, барахтался довольный мальчик, он прислушивался к голосам женщин, хлопотавших то в кухне, то на веранде. Грудной голос Вари, звучавший сегодня приглушенно и невесело, особенно тревожил его.

«Как же это? Ведь я не хотел разлада. — Иван Иванович вспомнил свою растерянность после ухода Ольги, тоску и боль самолюбия, ущемленного вероломством любимой женщины. Он так и воспринимал тогда ее уход к Таврову. То переболело. Ушло. И снова надвинулось страшное, но душевная опустошенность сейчас еще сильнее. — Нет, лучше страдать любя, чем разлюбить самому! — подумал Иван Иванович. — Ведь разумом-то я не могу оправдать разрыв: ребенок у нас растет, и мы сами будто лучше, опытнее, ученее стали. Но мы оба не сможем примириться с лицемерным сожительством».

— Лида! — закричал Мишутка, которому наскучила молчаливая озабоченность отца. — Позови ее, папа!

Иван Иванович подозвал девочку. Она робко подошла и остановилась у гамака, беспомощно опустив руки, совсем не загоревшие за лето.

«Вот плоды дикого воспитания, — подумал доктор, который не мог забыть свой поход к Раечке с Григорием Герасимовичем. — Ребенок даже на солнце не бывает из-за того, что маменька занята слежкой за отцом и уходом за собственной персоной».

— Поиграй с Мишей, Лидочка, — попросил он, уступая ей место.

Теперь, когда Лида присела на край гамака и дети завели свой разговор, он уже не знал, куда себя деть, чем заняться. Пойти в дачу? Отправиться на городошную площадку? Правда, он давно не играл в городки…

«Как я сражался раньше с городошниками! Даже в карты с Еленой Денисовной резался. Черт возьми! Какой я был жизнерадостный!»

Может быть, оттого, что он тоже не выспался в эту ночь, у него тупо болела голова, все казалось неинтересным, ненужным. Непривычное состояние апатии вызвало взрыв ожесточения к себе и Варе, к удивительно нескладной жизни. Близкая старость померещилась. Он взглянул на свои большие руки с сухой, сморщенной от постоянного мытья кожей… Да, и это не за горами!

— Уж скорее бы, что ли! — с досадой прошептал Иван Иванович и, выйдя в калитку, медленно пошел через поляну, отделявшую дачу от дремотного, тихого леса, где темные еловые терема перемежались с кудрявыми березами и с черно-голенастыми осинами, уже тронутыми осенней краснотой.

Куда он пошел? Зачем?

Свалиться где-нибудь на поляне в траву и уснуть хотя бы на недельку! «А что, с применением гипотермии можно этак уснуть, — мелькнула насмешливая мысль. — Впасть в анабиоз, как летучая мышь. Да-да-да! Стоило бы, пожалуй!..»

Он шагал по тропинкам, по сказочно красивым местам, но ничего не замечал, обуянный тоской. Ну, хорошо… В разрыве с Ольгой был виноват. Не сразу, не вдруг понял это, но признал: виноват. А что же теперь? Ведь не в том причина, что вспыхнуло прежнее чувство к Ларисе. Он не искал другую женщину, живя с Варей, которой всячески помогал. Лишь бы училась, лишь бы росла, лишь бы не находила, как Ольга, свою жизнь с ним серой! С жиру беситься ему некогда: хирург всегда в поте лица добывает свой хлеб, а хирург-новатор тем более. Часто после тяжелого рабочего дня он так устает, что впору только добраться до кровати, упасть и уснуть тяжелым сном совершенно измотанного человека. Сердце… Это вроде полета в Антарктиду — лезть в сердце. Кто там бывал? Что там? Какие будут последствия после вмешательства? Но цель поставлена, и надо идти, дерзать, изучать, ценою укорочения собственной жизни оплачивая каждый неудачный шаг.

Тут не до прихотей! Все силы устремлены на работу. А сколько еще мучительно неясного! Та же гипотермия… Можно облегчить операцию, а можно и погубить человека. Ведь холод убивает… Как превратить гипотермию из охлаждения, доводящего человека перед операцией до состояния анабиоза, в охранительное торможение, в целительный сон, к созданию которого стремился Павлов? Работать надо, а тут вывих душевный. Вот неудача с Наташей Коробовой. Надо повторить операцию. Это жизненно необходимо для больной. Но с каким настроением повторять после стычек с Варей, после того, как она предупредила даже Коробова? Надо бы ей еще к Зябликову обратиться! Будто ударила по рукам! Но все равно оперировать придется.

Иван Иванович споткнулся о корягу в траве, остановился, поискал в карманах спички и папиросы. Ни того, ни другого не оказалось. Он присел на пень и снова задумался.

Сердце. Оно начинает свою работу еще в утробе матери, и до самой смерти, не останавливаясь ни на минуту, работает этот изумительный живой мотор. Все здоровье зависит от его состояния. Однако никто не бережет его и не вспоминает о нем, пока не начнутся неполадки. А как отражаются на сердце душевные переживания? Оно компенсирует все траты организма, но, чутко откликаясь на них, изнашивается само. Вот так и чувство изнашивается…

Доктор мог объяснить причину своего охлаждения к Варе. Но мог ли он заставить себя снова полюбить ее? Она, конечно, обвиняет во всем Ларису. Иван Иванович вспомнил последнюю встречу с Фирсовой, как он обрадовался тогда! Вот она, усталая, побледневшая, но нет лучшей на свете. И все-таки дело не в Ларисе.