Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки

Гриднев охотно согласился. В самом деле, отчего бы им не выделить две палаты для детей? Подобрать постоянных палатных врачей, уже имеющих ученую степень и желающих пойти на эту работу, лучших нянь. Сразу увлеченные новой идеей, хирурги пошли осматривать комнаты.

— Кроватки поставим вдоль стен, а посреди комнаты — большой ковер. Прохор Фролович мигом сообразит. Обеденный стол, как в детском саду, и стульчики, — с трогательной заботливостью планировал на ходу Гриднев. — Странно, как это мы раньше упустили!

«Да вот так и упустили!» — думал Иван Иванович, которому каждый маленький пациент напоминал теперь сына. Это здесь. А дома…

Часто, проснувшись ночью, Иван Иванович подолгу лежал без сна. В Москве не было настоящей тишины и среди ночи, то слышались гудки автомашин, то шумели пролетающие самолеты. Но вот рядом, в комнате, убийственная тишина. Удивительно, как заполняло все еле уловимое посапывание детского носика! Но ни разу в минуту пробуждения руки Ивана Ивановича не искали девичьи нежного плеча Вари: мужское влечение к ней умерло в нем вместе с духовной близостью. Кроме сожалений о неудачно сложившейся жизни, ничего не осталось.

В ординаторской было людно и шумно, рабочий день закончился, и освободившиеся врачи оживленно разговаривали перед уходом.

Иван Иванович обернулся, ощутив под ладонью прикосновение мягких волос и подталкивание головой. Но это не Мишутка и не один из маленьких больных: возле хирурга стоял наполовину укороченный славный парень с густыми кудрями, но без обеих ног.

— Что, Илья? — Иван Иванович потрепал его, словно ребенка, за светлый чуб. — Опять захандрил?

— Хочу домой! Надоело. Умираю от скуки!

— Ну, братец ты мой! От скуки еще никто не умирал.

— А я помру.

Иван Иванович задумчиво смотрит с высоты своего роста. Тяжелая судьба у парня. Отец убит на фронте, мать умерла, а сам он был ранен во время бомбежки Ленинграда. Десяти лет от роду потерять обе ноги и получить осколочное ранение в голову!.. Металлический осколок был удален у него тогда же, во время войны, а совсем недавно, месяца два назад, Иван Иванович вскрыл и удалил целую цепочку осумкованных гнойничков, образовавшихся вдоль раневого хода, где находились мелкие костные осколки.

— Хочу домой! — И Илья снова упрямо, как ребенок, ткнулся головой в ладонь хирурга.

«Домой» — это в Ленинград, где он работает в артели инвалидов. Но денег на дорогу нет, а выручить его некому.

— Съезжу сегодня еще раз в собес, попрошу, чтобы тебе выдали пособие, — пообещал Иван Иванович. — Потерпи немножко.

Собес уже отказал в пособии (слишком много осталось после войны искалеченных людей, и средств просто не хватает), поэтому Иван Иванович решил под видом собеса отправить Илью за свой счет. Сознаться же в этом он не хотел, чтобы Илья не считал себя обязанным.

Приход Софьи Шефер вывел Ивана Ивановича из состояния тяжелой задумчивости.

— Совсем плохи дела у Наташи. Что будем делать? — спросила Софья.

— Я думаю, надо еще раз попытаться. Сделаем операцию, но в несколько иных условиях. Каково ваше мнение о препарате, снижающем кровяное давление?

— То, что мы уже наблюдали, обещает многое, а гипотермия при таком состоянии больной… — Софья сжала полные губы и неодобрительно поморщилась. — Холод может убить ее.

— Мы дадим препарат без гипотермии. Можно без охлаждения снизить кровяное давление перед операцией, скажем, до шестидесяти, а? Уровень, которого мы раньше смертельно боялись во время оперативного вмешательства!

— Я слежу за больными, оперированными в таких условиях, — ответила Софья. — Сон…

— Вот именно сон, как охранительное торможение, в течение двух суток дает возможность безболезненно и быстро охладить больного перед операцией. Это состояние заторможенности позволяет не согревать его потом грелками. Он постепенно сам приходит в норму и просыпается без болей, без мучительной жажды и тошноты.

— Именно это я и наблюдала!

— Так и будем действовать. Все применим, за исключением холода. Но не под местной анестезией повторим попытку, а дадим общий наркоз. Наташа сейчас в таком состоянии, что может только помешать нам.

— Очень, очень боюсь, что попытка наша будет безнадежной! — сказала Софья грустно.

Иван Иванович тоже боялся этого. Быстрота развития болезни заставляла думать о злокачественной опухоли.

— И все-таки надо попытаться, — сказал он, вспоминая о последнем отчаянном письме Коробова. — Если бы Наташа могла, она тоже потребовала бы операции. Ведь она с нас слово взяла, что мы не откажемся ей помочь, в каком бы состоянии она ни находилась!

Вместе с Софьей Шефер он вышел из кабинета, и они направились в палату, в которой лежала Наташа. Алеша Фирсов ничего не преувеличил в разговоре с Галиной Остаповной: молодая женщина, безучастная ко всему на свете, превратилась в грудного младенца.

Софья взяла ее за руку:

— Смотрите, как она ловит губами!

Иван Иванович тоже склонился над изголовьем больной, заглянул ей в глаза, осмотрел бледные десны. Наташа лежала, уставя в него пустой, словно у куклы, синий взгляд. Тонкие пальцы вяло шевелились над одеялом, похожие на бледные водоросли. Она ничего не сознавала, только, когда к ее рту подносили что-нибудь, торопливо хватала воздух вытянутыми в трубочку губами, чмокала и сосала. Это зрелище просто надрывало сердце.

— Готовьте к операции, — приказал Иван Иванович дежурному врачу, отходя от койки.

Через два дня Наташу взяли в операционную. Когда ее повезли туда, Софья пошла рядом, придерживая край каталки, поправляя то простыню, то рукав больничной рубашки. Больная не чувствовала этих попечений, она спала, но сон ее был похож на смерть: бледные губы, восковое лицо с заостренным носом и трауром провалившихся глазниц.

«Сумеем ли мы помочь ей? — тревожно гадала Софья. — Вдруг, не приходя в сознание, уплывет она от нас совсем? А может оказаться на операции такое, что лучше и не приходить ей в сознание».

— Наверняка у нее злокачественная опухоль, — сетовала Софья, рассказывая Фирсовой о делах в своей клинике.

Сама Лариса только раз навестила Наташу, боясь встречи с Аржановым, и избегала разговоров о нем с Софьей. Но та не умела молчать, и Лариса слушала, невольно благодарная приятельнице за ее бойкий язычок. Нельзя сказать, чтобы ее очень огорчило известие о том, что Аржанов осунулся и ходит мрачный. Софья толковала о трудности его работы, о нагрянувшей в клинику комиссии и жалком состоянии Наташи, и Лариса не могла не думать о том, что он еще угнетен встречей с нею и, наверно, тоскует. Ведь у нее тоже нелегкая работа, и с больными случались неудачи, но она не худела от того. Наоборот: откуда только брались силы и энергия, когда приходилось преодолевать трудности. Но вот встретила Аржанова и сразу изменилась, точно после болезни.