Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки

— Рада вас видеть, Леонид Алексеевич! — Но лицо Ларисы не выразило радости: оно было бледно и неподвижно.

— Вы, значит, условились с Варей встретиться здесь? — бухнул Злобин невпопад.

— О чем условились?

— Варя получила назначение к вам в госпиталь, — вмешался Иван Иванович, преодолев внутреннее смятение.

— В глазное отделение ординатором, — подтвердила Варя и, тоже собравшись с силами, посмотрела на мужа. Лицо его выражало доброе внимание.

Нет, не мог он обманывать! Это невозможно! Ведь она умрет с горя. Но почему он ни слова не сказал ей о Ларисе! Почему она у него сейчас?

«Ну, объясни, пожалуйста. Не могу я спросить при всех… Ведь ты видишь, как мне трудно!» — мысленно взмолилась Варя.

Иван Иванович понял ее.

— Лариса Петровна пришла по просьбе Ольги Павловны, — сказал он (вот еще и Ольга обнаружилась!) — Они хотят, чтобы я посмотрел Наташу Чистякову.

— Ой! — со всей непосредственностью, радостно вырвалось у Вари.

— Что с Наташей? — спросил Злобин. В голосе его прозвучала тревога, будь здесь Раечка, она бы его не пощадила.

Спохватилась и Варя.

— Плохо Наташе?

— Плохо. — Иван Иванович задумчиво насупил брови. — Похоже, черепно-мозговая опухоль.

— Наташа очень страдает, а у них с Коробовым двое крошечных детей. Ольга Павловна рассказывала: они теперь все вместе живут в красноярской тайге. На том же руднике работает Платон Артемович Логунов, — не очень связно говорила Лариса, улыбаясь через силу Варе и неловко пошутила: — Ольга Павловна сказала, что он до сих пор верен вам…

— Я пришел посмотреть деда Лычку, которого прошлый раз оперировал Григорий Герасимович, — заявил Злобин. — Вам, наверно, тоже будет интересно, — обратился он к Ларисе и Варе.

— Еще бы! — Иван Иванович сразу забыл о личных отношениях. — Нам сегодня такого перцу задал главный врач больницы! Мы привыкли работать без склоки и даже заблагодушествовали — вот и встряска, чтобы не обрастали жирком. Если в дело вмешается совет министерства, то нашему шефу нелегко будет отбить все наскоки. А такое важное дело! Ты хочешь, Варя, взглянуть на этого больного?

— Да. А вы? — уже приветливо обратилась Варя к Фирсовой.

— Я с удовольствием, — согласилась Лариса, от души благодарная Злобину за его предложение. — Алешка? О, уже совсем, совсем взрослый человек!

— А какой у нас сынище! — с гордостью сообщила ей Варя, когда они, пройдя по широкому коридору, входили в кабинет Решетова.

— Это Мишутка-то? — Решетов встал навстречу из-за стола, окруженного ординаторами, и, разглядев лицо новой гостьи, по-женски всплеснул большими руками: — Лариса Петровна, голубушка, наконец-то удостоили вниманием! Я уже досадовал: думал — так и не зайдете, забыли старых друзей! Еще раз поздравляю с успехом. Чертовски рад за вас, ведь я всегда верил в ваше будущее! — Он обернулся к друзьям и сказал: — Я бы Ларисе Петровне за ее работу звание профессора дал, а не только кандидата. Умница, правда?

— Правда, — ответила Варя, вспомнив работу Ларисы в полевых госпиталях и думая о том, что могла сделать она сейчас, с чем ее надо поздравить.

— Я не знал. От души рад, что вы преуспеваете, — сказал Злобин.

«А я-то хорош! Знал о ее успехах, да и не поздравил», — подумал Иван Иванович.

Теперь сделать это было уже неудобно, и доктор промолчал, но ощущение вины перед Фирсовой и смутная обида за нее остались.

Обогретая сердечностью Решетова, Лариса сразу почувствовала себя свободно: в чем дело, она, талантливый хирург, имела право в любое время прийти в медицинское учреждение познакомиться с работой старого коллеги. При чем же здесь смущение Аржанова, растерянность Вари, неловкость, испытанная ею самой? Ведь не в дом к ним вторглась она незваной гостьей, а как врач зашла в клинику. Конечно, можно определить Наташу в Институт имени Бурденко, но и здесь делаются нейрохирургические операции и обстановка прекрасная. К тому же Наташа хорошо знает Аржанова как хирурга и верит ему. Может быть, ей и не понадобится операция. Тем лучше!

А Варя думала о своем:

«Иван Иванович не умеет притворяться. Ему двух слов лживых не связать. Зачем же мучить себя и его подозрениями? Он, наверное, и без того нервничал, ожидая моего прихода, — знал ведь, как мне будет больно увидеть их вместе».

— Вот полюбуйтесь! — сказал Решетов в палате, куда они вошли белой гурьбой, и, подойдя к койке, широко развел руками. — Какой герой! Ну-ка, покажитесь нам, Захар Иванович!

Захар Иванович Лычка лежал на койке, уставя на врачей сивый клин бороденки. На изможденном лице его, под пучками белых бровей, похожих на усы, светились усмешкой линяло-голубые глаза.

— Прошел отсюда дотуда и жив покуда, сразу два чуда.

— Давай посмотрим на твои чудеса. — Решетов подвинулся ближе, откинул край одеяла. — Можешь пошевелить правой ногой?

— Еще бы тебе! — Старик ничего не боится, пока шевелится, а ляжет в домовину — и вовсе хоть кол в спину.

Болтая, Лычка приподнял босую ногу, старчески жилистую и тонкую в короткой штанине кальсон.

— А левую?

— Можно и левую! — Старик поднял и вытянул другую ногу с такой же задубевшей подошвой и торчащими костистыми лодыжками.

Решетов обернулся к Злобину и Ларисе, победоносно подморгнул рыжевато-карим глазом.

— Как видите, подвижность обеих ног одинаковая.

— Это был перелом шейки бедра, — сказал Злобин Ларисе, с интересом смотревшей на больного.

— Да, перелом шейки бедра. Сдать бы поскорее в производство наш усовершенствованный инструмент, тогда многие смогут его применять. — Лицо Решетова неожиданно вытянулось, помрачнело, и он добавил с горечью, показав на Лычку: — Вот как будто хорошее дело делаем, а получаем за это по шеям!

— Зачем по шеям? Я, например, таким делом предовольный, дай тебе бог здоровья, — истово произнес старик. — Я думал — шабаш, не встану. У нас один плотник сломал ногу, когда с лесов сверзился… Зайду к нему, бывало, лежит с задранной ногой, как пистолет, в коленке спица насквозь продета, да еще гири чугунные к ней подвешены. Месяца три, поди-ка, все лежал — целился в потолок. А у меня, гляди, того хуже: шейка какая-то внутре поломалась! Как это понимать? Стало быть, костяной болт, на котором нога держится?..

— Болт от слова «болтать»! Не в колено ставится спица, а в кость голени, пониже коленной чашечки. Ох, любишь ты поболтать, дедушка! — мягко упрекнул Решетов, невольно улыбаясь.

— Грешен, не отрицаюсь. Язык-то, слава богу, без костей — не ломается. Теперь, когда вы мне вместо костяной шейки железную приспособили, я еще поживу и поглаголю, само собой.

— Ну поглаголь.

— Вы когда… — заговорила было Лариса.

— Поломался-то? Да ноне утром семь ден исполнилось. А вот уже выскребаюсь с койки. Как раз перед вами пробовал слезать. И слез. Подналег на костыли, пять шагов туда да пять обратно. Вслух считал. Десять шагов сотворил, весь потом облился и скорей марш под одеялку. Тоже и боюсь, кабы не свернуться набок. Упадешь — и, помилуй бог, гвоздь из шейки обратно выскочит, и пропадут тогда наши труды с Григорь Герасимычем.