Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора

Король был добр и отзывчив, как настоящий король из доброй сказки Андерсена. Улыбнувшись, он восхитился моей наглостью, хлопнул меня по плечу и сказал, что целиком и полностью к моим услугам.

И, не теряя времени, я перешел от слов к делу: достал магнитофон, усадил Пеле на первый подвернувшийся стул и записал первое из многих моих интервью с Королем, которое, как выяснилось, стало самым интересным и содержательным.

Это было, впрочем, даже не интервью, а долгая, откровенная, задушевная беседа «за жизнь». Торопиться нам было некуда. Других репортеров на базе не было, и поэтому коллеги-конкуренты не вмешивались, не перебивали, не лезли со своими вопросами. Пеле рассказывал мне о том, о чем он рассказывал уже десятки, может быть, сотни раз другим журналистам, но делал это так, что казалось, будто все это произносится впервые. Впрочем, кое-что было в нашей беседе и такое, о чем я не читал и чего не находил в публиковавшихся ранее рассказах моих бразильских коллег-конкурентов об их встречах и беседах с Пеле. И это придавало мне чувство здоровой профессиональной гордости, ибо главная мечта журналиста — это мечта об эксклюзивности, исключительности, неповторимости того, что он делает, о чем пишет или рассказывает. В самом деле: зачем пережевывать в своих сочинениях то, что уже было описано и проанализировано братьями по перу? Каждый из нас стремится поведать миру о том, чего до него никто еще миру не поведал. Вот и тогда, в тот незабываемый вечер после долгого пересказа моему магнитофону о том, что уже было говорено много раз, Пеле постепенно разоткровенничался. И после обычных, стандартных, постоянно повторяющихся на «Виле Бельмиро» и в «Парке Бальнеарио» заверений о том, что кризис «Сантоса» позади, что «клуб — на правильном пути и новые победы не за горами», Король вдруг махнул рукой и сказал, что он дьявольски устал. И другие парни устали. Нельзя же, черт возьми, играть круглый год по два-три матча в неделю, без отдыха и перерыва.

Потом он замолчал, вздохнул, пленка продолжала идти, и я не хотел выключать магнитофон, чтобы не спугнуть это возникшее между нами чудесное и такое неожиданное ощущение взаимопонимания и даже доверия. И тогда я не понял и до сих пор не могу понять, почему она возникла, эта атмосфера? Пеле давал бог знает какое по счету интервью, перед ним сидел совершенно чужой человек из далекой страны, и как тут поймешь и чем объяснишь симпатию, которая появилась так неожиданно?

А может быть, я преувеличиваю? Может быть, мне это показалось? И дело совсем не в том, что Пеле, как мне хотелось бы верить, вдруг испытал какую-то нежность к пареньку из далекой, заснеженной, покрытой льдами России, а в том, что он по натуре своей был общителен и приветлив. И любое, пускай тысячное или миллионное интервью он давал так, что оно казалось неповторимым…

Как бы то ни было, но я никогда не забуду эту долгую беседу. Усталую улыбку Пеле и вспыхнувшее во мне ощущение благодарности к этому человеку, который щедро потратил на меня весь вечер.

Последний вопрос, который я задал Пеле, видимо, слегка растревожил его. Разбередил душу. Я спросил его, как он чувствует себя сейчас, оказавшись на самой верхней точке своей футбольной карьеры, в зените славы, успеха, материального благополучия? Кажется, добиться в жизни большего, чем сумел добиться он, невозможно, если, конечно, не мечтать о кресле президента страны или о должности генерального секретаря Организации Объединенных Наций… Неужели он, Пеле, ни к чему больше не стремится? Неужели ему не о чем больше мечтать?

Королю редко задавали такие вопросы. Обычно беседа с репортерами не выходила за рамки конкретных послематчевых или предыгровых комментариев: «Как себя чувствует мениск?», «Почему защитникам „Сантоса“ не удалось нейтрализовать Жаирзиньо?», «Какую премию обещает Сиро Коста выплатить игрокам в случае победы над „Коринтиансом“»?

— Так неужели вам не о чем больше мечтать? — спросил я.

Пеле сначала засмеялся и попытался отшутиться. Он сказал, что до сих пор не сумел реализовать одну заветную мечту: забить мяч в ворота соперников с центра поля первым же ударом после свистка судьи, дающего сигнал к началу матча.

— Ну а если серьезно? — спросил я.

Пеле задумался, посмотрел мне в глаза. Его ответ на этот вопрос я уже приводил в книжке «Пеле, Гарринча, футбол». Не люблю цитировать мысли или пересказывать ситуации, описанные в прежних книгах, но в данном случае нарушу заповедь и еще раз дословно воспроизведу ответ Пеле, потому что он мне кажется очень важным для понимания этого человека.

— Видишь ли, — сказал он. — Мне кажется, что всего, о чем мечтаешь, добиться никогда невозможно. Потому что человек никогда не перестает мечтать, стремиться к чему-то, что еще не достигнуто, что еще впереди.

Я, неграмотный, негритянский мальчишка из бедной семьи, мечтал научиться хорошо играть в футбол. И… — он засмеялся, — вроде бы у меня это немного получается. Правда, моих собственных заслуг тут не так уж и много. Просто мне повезло: я попал в руки хорошему тренеру, нашел друзей, у которых было чему поучиться, играл в хорошей команде.

Я женился на девушке, которую любил и люблю. У нас родилась дочь. Кажется, лучшего и желать нельзя. Но все же я не могу сказать, что добился всего, к чему стремился. Ведь мне еще предстоит самое главное: вырастить и воспитать моих детей. Ведь я надеюсь, что у моей дочки появятся братья и сестры. И только тогда, когда они встанут на ноги, получат образование, начнут самостоятельную жизнь, только тогда я смогу сказать, что добился всего, о чем мечтал…

А потом он взял гитару и запел. И это уже была та самая бесспорная стопроцентная эксклюзивность, о которой можно только мечтать. О том, что Пеле в свободное от своей футбольной работы время занимается сочинительством песенок, знали тогда в Бразилии очень немногие: его родственники, игроки «Сантоса», некоторые журналисты из тех, кто «специализировался по Пеле», кто вроде Олдемарио Тогиньо из «Жорнал ду Бразил» сопровождал Короля во всех его матчах и вояжах. Сам я узнал об этом хобби Пеле еще в Рио от Олдемарио, когда советовался с ним накануне поездки в Сантос. И вот вдруг я сам, так неожиданно, первым из иностранных корреспондентов, слышу, как Пеле поет, и не только слышу, но и записываю его песню на магнитофон… Я даже похолодел в этот момент при мысли, что пленка может кончиться и запись сорвется! Скосил глаза вниз, на маленький «Филипс», увидел, что кассета продолжает вращаться, но не смог определить, много ли там осталось чистой пленки. И после этого уже не смог воспринимать, как того хотелось бы, песню, а только беззвучно взывал к фортуне, чтобы она еще раз обласкала меня и не подвела с магнитофоном.