Виталий Севастьянов - Румбы фантастики

И вот однажды, в свой приемный день, сидел я в кабинете, ожидаючи законных визитеров. Впрочем, их случались единицы, так уж я постановил: по пустякам — есть завотделами, местком, в конце концов; а по проблемам крупным — слушайте, ведь я не бог и не всесилен, обращайтесь-ка в инстанции повыше. Я любил науку, но просителей и жалобщиков в ней — не выносил. Будем откровенны, я всего добился сам, и, полагаю, от того науке — только польза. Никогда не клянчил, не одалживался. Почему ж другим давать поблажки? Да и спокойней жить, когда не отвлекают… Лучше сознаешь свою неоценимость. В настоящем деле — это точная гарантия успеха.

Так вот, сидел я у себя и ждал… Любая роль таит подспудные издержки.

— К вам — посетитель. Говорит, по личному вопросу, — доложил мой новый секретарь, входя в кабинет. Всегда являлся сам. Точно надеялся на чем-то скверном подловить. Ну, сколько повторять: для внутренних докладов заведен давным-давно селектор!

— Вы? Опять?! — ответил я, прикидываясь занятым невероятно. — Почему — по личному? Я объяснял, по-моему…

— Я — тоже, — развел руками секретарь. — Но это, говорит, касается вас лично. Очень важно…

— Неужели? — весть такого рода меня, признаться, несколько насторожила. Нет, подкопов я не боюсь. Враги меня и пальцем тронуть не посмеют — я в своих делах незыблемо стою, авторитет научный — лучше не бывает: даром, что ли, Нобеля полгода как вручили!.. И при всем при том… Дурацкое предчувствие… Бывает: опасаешься, а чего именно — не знаешь. — Кто такой? — спросил я, делая усталое лицо.

— Ширяев. Николай Ильич. Не наш сотрудник. Посторонний, — отчеканил секретарь.

Совсем забавно. Посторонний — только этого и не хватало. Ширяев… Черт возьми, знакомая фамилия! Ширяев… Ведь встречался с ним, наверняка. А может, память вдруг дала осечку, спутал с кем-то? Ничего себе симптом!.. В мои-то тридцать два!..

— Ладно, пусть войдет.

И тогда в кабинете возник он.

Его узнал я моментально. И лишь угрюмо подосадовал в душе, что сразу не связал фамилию с тем образом, который продолжал жить в закоулках детских, полупризрачных воспоминаний. Ну как же! Николай Ильич Ширяев, старый мой учитель!.. Тот самый, что однажды на уроке дал мне подзатыльник. Это был его коронный жест — многих награждал такими дружескими тумаками… Странная манера вразумлять… Правда, не помню, чтобы кто-нибудь серьезно обижался… И никто не бегал жаловаться, так, смеялись меж собой — дескать, чудак, чего с него возьмешь… Но на уроках слушали, раскрывши рты. Умел заворожить класс.

И вот теперь он — здесь, стоит передо мной. Не изменился совершенно. Ведь, заметьте, двадцать лет прошло! Я даже и не знал — живой он или нет… С ума сойти, такая встреча! Но зачем?..

— Не ожидал, — сказал я, поднимаясь старику навстречу. — Какими судьбами! Вы превосходно сохранились! Право, очень, очень рад!

Набор дежурных фраз. Одних он мигом отрезвляет, что же до других… Пусть слушают, прок от этой болтовни — ничтожный. Только жаль потом потраченного времени… Парочка таких визитов даже самых тугодумов пронимает.

— Я тоже рад, — улыбнулся искренне Ширяев. — Рад, что у тебя, Сережа, до сих пор все было гладко и удачно.

Это «до сих пор» вдруг неприятно резануло слух. Хотя, казалось бы, что тут особенного? Не совсем красиво сформулирована мысль… Эх, бедные учителя! Когда ученики возносятся на самую вершину, вероятно, дьявольски заманчиво вот так, по-дружески, прийти и попросить чего-то эдакого, о чем прежде, может, и не помышлял… Дескать, ты уважь, родимый, помнишь, как однажды… Я ж тебя еще мальчонкой знал, шустрый был, хороший… А то как же! Ежели просить, то обязательно — хороший, у плохих не просят… И талантливый, на педсовете только о тебе и говорил, большое будущее предрекал — не обманулся, то-то славно!.. Ладно уж, поговори, припомни — я послушаю, да вот беда: мне скоро на коллегию, потом — в Президиум, а после…

— Будет, — произнес Ширяев, грустно глянув, точно и в самом деле прочитал в моей душе. — Не строй, пожалуйста, замученного делами человека. Слишком молод и удачлив… Был. И никуда тебе спешить не надо, я же понимаю: мой визит… А вот послушать, что скажу тебе, и вправду стоит. Ты садись. Я, в общем, ненадолго.

И такая в его голосе была решимость, сила — даже и не знаю, как назвать, — что я безропотно повиновался. Опять почувствовал себя учеником, не выучившим заданный урок и ждущим с замираньем сердца… Взбучки, нудных наставлений? Нет, не то… Непроходимого стыда — вот, кажется, удачное определение — как будто на глазах у всех внезапно сподличал, сам не желая, предал, допустил вдруг человеческую низость…

— Фразы, фразы… Я люблю конкретность! — Мне еще хотелось выглядеть уверенным, значительно-вальяжным, эдаким большим-большим… Кем?

— Видишь ли, Сережа, мы немножечко ошиблись. Программа на успех недурственна, отнюдь. Но где-то был прокол. Был скрытый сбой. Предвидеть все нюансы очень трудно. А здесь как раз все — на нюансах, на деталях. Их шлифует время, обстановка… Мы даем толчок в необходимом направлении, и только. Дальше — все само… Возможны, правда, коррективы, если получилось не совсем удачно… Ты пойми, Сережа.

И вновь — это удивительное, смутное воспоминание — прикосновение пальцев к голове, чуть пониже затылка, а вслед за тем — секундное блаженство, вспышка несусветной радости — до ужаса, до боли — и слово приговора: быть всегда хоть на полшага впереди других — вот что возникло из того далекого мгновенья. Всплыло — и пропало.

— Этого не может быть, — сказал я тихо. — Не должно быть! Ненаучно!

В эту минуту никаких других, разумных и весомых, доказательств «против» привести я был не в силах. Мозг, моя надежная машина, отказался вдруг повиноваться.

— Отчего, Сережа? — качнул головой Ширяев. — Ты опять сейчас говоришь, как невежа. Уж прости меня…

— Но остальные?! — не выдержал я. — Многие! Ведь вы их — тоже…

— Да. В тебе просыпается ревность? Выходит, что ты не один? Не ты один! Есть конкуренты? Так?

— Пусть так, — я все еще не понимал, к чему может привести наш разговор. Но мне ужасно не хотелось выпускать из рук его причудливую нить. Во всяком случае, казалось, что она — моя. — Чего они добились?

— Многого, Сережа. Может, это для тебя и странно прозвучит… Они сделались прекрасными специалистами. И стали при этом людьми. Или сделались просто людьми.

— А я — нет? — в свой вопрос мне хотелось вложить максимум сарказма. Не терплю, когда берутся попрекать несуществующими доблестями остальных. Тем паче, если эти доблести реальны… От них тянет похоронным славословием, ханжеством упавшего, чтобы деликатно пресмыкаться…

— К сожалению, мой мальчик. Да, специалист ты — первоклассный. Тут тебе воздали по заслугам. Но ты, как был, — невежа.