Галина Каган - Окно в другое измерение

— Встань сюда. А теперь посмотри на их глаза. Видишь? С этого момента можешь им ничего не объяснять. Уплыли…

Как она объясняла мне построение уроков. Всегда хвалила. Если я работала плохо, говорила:

«У нас с тобой не получилось», а если мне что–то удавалось — «У тебя получилось».

Как рассказывала про свой прошлый класс. Какие они были умные, всё ловили на лету. Всё, что только можно, они делали с тем, счастливым классом.

Как к ней приходили «речевики», а попросту трудные подростки, слышащие, вечная проблема директора — воры, беспризорники и двоечники, переведённые в школу из массовой под давлением РОНО. Почему–то к Анне они испытывали доверие. Знали, какая она.

— Анна Дмитриевна, можно?

— А вы что не на географии?

— А ну её. Она истеричка какая–то.

Анна усмехалась, потом, опомнившись, вздыхала:

— Вот я не могу понять: как ты можешь называть истеричкой человека, который хочет дать тебе знания? И вообще, валите отсюда! У меня открытый урок. Не мешайте Маше. Ей и так тяжело. Машуля, гони их в шею.

Еще к Анне приходили слабослышащие двенадцатиклассники, мои ровесники. Я их очень боялась и утыкалась в книгу. Они на меня косо посматривали и что–то обсуждали жестами. А Анну любили. И она их.

— Оболтусы! Маша, ты хоть что–то понимаешь из того, что они говорят? Я чувствовала её бесконечную усталость, но только потом узнала, что Анна работает без выходных с 8 утра до 11 вечера на двух тяжелых работах.

— Я тоже раньше думала, что всем помогу и весь мир переверну… Если ты хоть одного вытянешь — значит, не зря живёшь. И тебе за одно это можно памятник поставить.

«Памятник поставить» — ещё одно любимое Аннино выражение.

Она любит детей и свою работу.

Работу, про которую у нас говорят: «С умственно отсталыми — никогда. Хочется получать хоть какую–то отдачу».

В конце практики она сказала мне:

— Маша, главное, сохрани любовь к этим детям.

У неё не осталось сил на то, чтобы каждый день переворачивать мир и спорить с Господом Богом о живых душах, которые Он ей должен.

Нам с ней было хорошо. Она сказала: «К концу практики я даже улыбаться начала».

Когда ты прикасаешься к страданию, если тебе удаётся подарить отчаявшемуся немного сил, на тебя обрушивается такое сильное и истинное — любовь, наверное. Любовь в неразбавленном виде. Тогда ты понимаешь, что Бог есть. Ради этого я хочу жить.

Мне стыдно перед Анной Дмитриевной за то, что я ушла, а она осталась. И значит, опять перестанет улыбаться. Стыдно за то, что я высыпаюсь, не отчаиваюсь, не выбиваюсь из сил, не несу чужую ношу.

Практика кончилась.

Дорогой Лёва!

Вчера я опять виделась с Антоном. Поговорили мы хорошо.

— Антон, что это?

— Тесто!

— А что мы будем делать?

— Тесто!

— Ну да, это тесто, а что мы будем делать? Ле…

— Летать!

Вчера думала: в каждой группе есть ребёнок, которого называют по фамилии. А необучаемый ребёнок — это ребёнок, которого не обучают, только и всего.

У Бога необучаемых нет.

Привет, Лёва!

Сегодня мы узнали, что Андрюшу отправили в детский дом. Я тебе, кажется, не рассказывала про него.

Чаще всего Андрей говорит слово «казаки». Это означает всё хорошее.

Порисовать — казаки, качели — казаки, мелкие игрушечки из киндер- сюрпризов — тоже казаки.

Он произносит это слово целиком, но как–то коротко, на одном дыхании, поэтому кажется, что это только один слог: кзаки, максимум два.

А первое его слово было «Америка».

Плохой день.

Дорогой Лёва!

Когда я первый раз пришла в Фонд [5] Санкт–Петербургский общественный фонд помощи детям с особенностями развития «Отцы и дети», http://www.otsyideti.org.ru/od/go.asp? view=about и села в углу на стул, мальчик подошел ко мне и дотронулся до правой щеки. Так началось моё путешествие.

Мне говорят, что лучше всё–таки объяснить, что такое Фонд. Фонд — это Фонд. Я там работаю с 2004 года.

Тебе пока всё понятно?

Спрашивай, если что.

Дорогой Лёва!

Когда я была поэтом, мне было обидно и досадно, что я не чудотворец. Теперь я работаю с детьми, и мне страшно, что я не чудотворец. Никакая другая работа не даст мне столько радости, вдохновения, умиротворения.

И столько страха, тоски, неуверенности.

Опасная работа.

Я ведь серьёзно: то пребываю наверху блаженства, то опускаюсь в бездну скорби.

Я серьёзно: дефектология — хроники пикирующего бомбардировщика.

Я хотела помочь детям справиться с их страхами, стереотипами, научить их устанавливать контакт с другими людьми.

И поэтому я бесконечно сталкиваюсь со своими страхами, негибкостью, неумением устанавливать контакт, чувствовать другого.

Меня бросает из крайности в крайность.

Я нетерпелива. Не с детьми нетерпелива, а с собой: хватаюсь за одно, за другое, ищу новое, не использовав до конца старое.

Я теряю голову перед своими ошибками.

Я впадаю в отчаянье от своего неумения.

Я чувствую, что мне самой нужна моя помощь.

И за спиной я всё время ощущаю Бога, который говорит: «Ты должна Мне ещё одну душу».

И родителей, которые повторяют: «Ты в ответе за нашу новую надежду».

Поэтому мне страшно.

Дорогой Лёва!

Дорогой Лёва!

Вчера была на родительской группе.

Мать:

— А я вот, девочки, думаю: надо найти Косте лесника.

Остальные:

— Кого?!

Мать:

— Ну, лесника. Где–нибудь в Новгородской области, или ещё подальше, в чаще. Там же, девочки, лесничества. Ещё остались. Я узнавала. А лесники — это же спокойные люди. Они сами — как аутисты. Круглый год в лесу, без людей. Ну, я подумала: научил бы он моего Котьку помогать, хворост собирать, печь топить. Костя же умный. Он научится. А потом, глядишь, сам лесником станет…

Интересно, что как раз умственно отсталые никогда не казались мне глупыми.

Глупым может быть только человек с нормальным интеллектом.