Журнал Русская жизнь - Вторая мировая (июнь 2007)

Колючая проволока до сих пор змеится по земле. На редких лесных дорогах выкачены на прямую наводку замаскированные противотанковые орудия. Мороз, но развести костры невозможно: на дым и огонь немедленно отзовутся пушки и минометы или реактивный снаряд прилетит. Но атаковать надо. Тогда - из бревен построили срубы. Их поставили на самодельные же лыжи, в срубы поместили пулеметы с обслугой и вручную толкали по болоту. Сбили немецкие заслоны, но и сами остались неприбранными. Вот таких павших и собирают сегодняшние поисковики.

Ходим вдвоем неподалеку от лагеря по болотистому полю и топким перелескам. Ищем «верховых» - лежащих неглубоко, обычно сразу под дерном или в нем. Один орудует металлодетектором, другой лопатой. Устаем - меняемся, как в сказке про дудочку и кувшинчик. Работать с металлодетектором просто: он звенит непрерывно, земля полна металла.

Мы нашли в неглубоком болотце двух человек. Ямка - на штык лопаты, ниже идет непробиваемый грунт серого цвета. Один из найденных - командир: планшет с красными и синими карандашами, мыльница, расческа, несколько ремней, противогаз. Из ямки, перебирая грязь руками, достали все, включая кости пальцев. Смертных медальонов нет. Двух человек несем в лагерь в пластиковом пакетике с символикой Новгородоблпотребкооперации. А тогда один из них, видимо, нес на себе другого, раненого, -но был убит прямо на линии фронта.

Сейчас эта линия выглядит как гряда невысоких холмов и полей. Все, конечно, было взрыто снарядами и минами, и в этой каше тонули траншеи и блиндажи, переходившие из рук в руки. Несколько атак - и все поле в убитых. Потом снова и снова. Через некоторое время уже убитых рвет в клочья, и непонятно, где чьи останки. Все перемешивается, разлагается, смердит, дымит - и сводит с ума новые цепи наступающих.

Копаем экскаваторами траншеи по всей длине и глубине. Экскаватор вычерпывает, потом лопатами разбираем. Ищем останки и личные вещи. Два черепа и одиннадцать рук при трех ногах. Одна из ног - в немецком подкованном сапоге, одна в американском лендлизовском ботинке. Три немецкие каски, одна русская. Пол в стреляных немецких пулеметных гильзах. Сверху - чуть не в узел завязанный пулемет Дегтярева, сломанный штык и десяток саперных лопат. Наши и немецкие. Что это было?

Найти неповрежденное оружие на поле боя почти нереально. За несколько лет поисковой практики я видел лишь один случайно найденный немецкий пистолет-пулемет МП-40, который почему-то называют «шмайссером». Он был в таком состоянии, что мы с большим трудом поняли, что нашли. После боев, а потом и после войны по лесам и полям прошли трофейные команды, собрали то, что сгодится для Красной Армии. Потом прошли саперы, сняли минные поля и затворы с того оружия, что не собрано трофейщиками. После них леса прочесали местные жители и растащили все мало-мальски ценное для хозяйства. Следопыты ведь - не знак современности: они прямо во время войны и появились.

Приказ о сборе и вывозе трофейного имущества на фронтах и обеспечении его хранения от 5 января 1943 года, подписаннный А. Хрулевым, Н. Шверником и С. Буденным, предписывал использовать армейские трофейные роты «для сбора, учета и охраны вооружения, имущества, продфуража и металлолома в войсковом тылу». В освобожденных населенных пунктах создавали специальные посты, привлекавшие граждан к этой трудповинности. За хищение и разбазаривание трофейного вооружения полагался трибунал. Среди граждан распространялась «Памятка по сбору трофейного вооружения и имущества», пояснявшая, что все брошенное имущество - госсобственность. В особенности ставили на детей: «со свойственной советским детям наблюдательностью они замечают, где, что оставил или спрятал враг, и часто могут сообщить исключительно ценные сведения». Жителям платили: за один «исправный стальной шлем» - 3 рубля, 10 исправных шлемов - 40 рублей, 50 шлемов - 250 рублей, 100 шлемов - 600 рублей. За немецкие шлемы вознаграждение было на 25% меньше.

Однако по лесам стрелкового оружия, боеприпасов к нему и взрывоопасных предметов в избытке. Найти их сегодня может каждый. В течение лет 15-20 после войны сбор и ремонт трудности не представляли, и потому оружие у сельского населения было и есть. Собиралось оно не для налетов на сберкассы, а из чисто деревенской запасливости: предмет крепкий, технически сложный, пригодится в хозяйстве. Из трех-пяти винтовок можно собрать одну толковую: у одной ствол хороший, с другой затвор снять, с третьей дерево. Затем пристрелять теми же, военными патронами, смазать как следует, закатать в ветошь, газеты и старое пальтишко с тавотом да и прикопать от греха под каким-нибудь бугром неприметным. Сколько таких пальтишек с тавотом по городам и весям прикопано - никто не узнает. А рассказывающий о «нычках» посторонним - либо дурак (вооружен и опасен!), либо записной враль. Последних множество.

Впрочем, категория дураков среди поисковиков стремительно сокращается. Дураки знают все лучше всех, уверенно разбирают любые боеприпасы, крутят пассатижами «штуки» и тащат к себе в жилища «лесные сувениры», не забывая хвастать, что у них «кое-что эдакое» имеется. Они не помнят о том, что снаряд или граната предназначены для убийства; не принимают во внимание, что патроны в карманах и прочая ржавая экзотика однажды обязательно вызовут интерес у соответствующих структур. А уж любители двинуть за малую сумму найденные военно-исторические артефакты скорее рано, чем поздно получат массу впечатлений от смены обстановки на более спартанскую. Нельзя брать вещи у мертвых - придется возвращать когда-нибудь. Я не беру. И никому не советую.

Самое интересное для меня - рассказы немногих оставшихся в живых очевидцев. В январе этого года мы приехали в населенный пункт Глухое Демидово. Оно действительно глухое: дорога отсюда ведет в старый дремучий лес с болотами и озерами. Глухое Демидово было мощным опорным узлом: его обороняли несколько рот, артиллерия и минометы, в селе неподалеку стояла гаубичная батарея.

Увидев наши фотокамеры, жительница Глухого Демидова Василиса Александровна влет определила нас как «корреспондентов» и сообщила, что приезжали сюда одни такие «в прошлом годе». За выборы агитировали. Спрашивали про Горбачева и Ельцина, на что немедленно получили ответ: если бы она лично выбирала, как жить, то повесила бы Горбачева на одном конце деревни, а Ельцина на другом. И был бы у них праздник сельский. За что их вешать - я не уточнял, наверное, за шею.

Мы рассказали, зачем приехали. Василиса Александровна при слове «немцы» мгновенно переменилась в лице. Ни одного матерного слова я от нее не услышал, но тем злее был ее монолог. Немцы повредили ей глаз, и еще много разного пережить пришлось. Помнит все. Но с расспросами порекомендовала обратиться к «Петьке», «Митюше» и «Яше». Одного из них мы нашли в постели - старый уже дедушка, узнав, что мы спрашиваем «про войну», быстро вскочил и нарядился в валенки. Дождались и деда Петра. Они и рассказали про камень, которым мы интересовались, -огромный, размером с дом, валун возле села, раздробленный на куски.