Журнал Русская жизнь - Возрастной шовинизм (декабрь 2007)

V. Билет

- Наш Уком ленивый, - говорит Чухарев, - насчет билетов волынщик. Другой раз пришлют, а парня уже давно из членов вышибли. Ужо в город поеду, я им взбучку задам. Что вы, мать вашу так, пишете тихо! Спрашивает Сенька дрогнувшим голосом. - Может, почта потеряла? - Почта частные письма теряет. Казенных нельзя. Верит Сенька: Чухареву больше знать. Волынщик Уком, а придет час - и про Сеньку вспомнит. И вспомнил. Увидал-таки, наконец, Сенька в клубе билет, давножданный. На манер книжечки, как кумач, красный. На обложке флажок. На флажке три буквы: КИМ. Понимай, как надо. - Видишь! - размахивает Чухарев билетом, нарочно долго не отдает, чтобы Сеньку помучить. - Вижу. - Помни. Теперь ты заправский член. В центральные списки внесен. Понял? - Понял? - Больше ничего. Получай! Вцепился Сенька в билет красный, новенький, притиснул к груди и замер. Потом завернул в газетину и в пазуху, к сердцу положил. Опять вынул, смотрит на печать, на подписи смотрит - не налюбуется. Вдруг как Гаврик на ухо рявкнет: - Гляди, гляди, твой билет на улицу убежал. Вскочил Сенька с лавки. Руку в пазуху. Тут! Кругом: ха-ха-ха, хо-хо-хо! - Прочти, что написано. - Ким! - А что это значит? - А ты скажи. - Колоти интернационал молодежи. Понял? Завет Ильича. Запиши. - И так запомню. - А ты знаешь, что с билетом делать? - Каждый день дегтем чистить. Подтрунивает Гаврик: завидно, что и Сенька в комсомол вступил. Куражиться больше не над кем. Посмеялся и говорит: - Не сердись. Я шутя. Будем дружиться. Мы ведь соседи, близко живем… Насчет Чухарева дельце обмозгуем, гнить начал парень. Домой пошли вместе. Сидит тятька в избе - билет в руках вертит. - Мала штучка, а ядовитая! Мать, подь сюда, где там волдыришься… Прибежала мамка, руками всплеснула. - Видала, какой сыну почет. В центральные списки внесен. Что хоть намарано-то? «Се-ме-н… Ива-но-вич… По-та-пов». Иванович! И тятьку не забыли. Кто писал-то? - Уком! - Странное имя! Немец, должно быть. Пошли ему бог невесту хорошую. Вежливый усе-таки человек!… Аж слезы у мамки на глаза набежали… - Клеймо-то хоть не антихристово-ли? - Что ты, мам, успокойся! - Какие вещи дома завелись. Дай я его за божницу спрячу. - Никак нельзя! Боги на пол попрыгают. После ужина идет Сенька на поветь, расстилает постилахи, ложится на пухлые, пахучие травы. Билет под подушкой лежит. Тихо. В щели, крыши звезды лукаво мигают: - Что, мол, получил? - Я-то получил, вот вы получите! Сконфузились звезды, за облако убежали. Спит Сенька, веселые сны видит, улыбается.

Комсомольская правда № 13

Вторник, 10 июня 1925 г.

П. Гугуев. «Славный парень»

Как этот своеобразный юноша попал в санаторию им. Воровского в Гаграх, пока остается невыясненным. Но он явился туда в матросской форме с ухватками былого кутилы-моряка, рубахи-парня, похожий на тех своих друзей, которые за вспыльчивый характер давно уже плавают по суше, разгоняя ветер устарелым клешем. Он предъявил документы на имя Якобсона и молча указал перстом на сопровождавшую его женщину. И тут началась история о сухопутном моряке, попавшем на «блатное» дело. Юноша Якобсон стал грозой санатории. Технический персонал был подвергнут террору. - Эй, вы, клячи! - орал Якобсон. - Что за бузу вы мне дали сегодня на обед? На кой она мне плешь! Даешь сладкое и хватай Самару! Н-н-у-у! Затем он поймал за борт старшего врача и угрожающе предложил ему комбинацию: - Братишка, у тебя, должно быть, пенсы есть. Так гони монету, дорогой, не могу ж я без звона в кармане. Врач торопливо вытащил червонец и «погнал» его Якобсону. Удивительный юноша после этого исчез и «набусался» вдрызг, то есть напился до бесчувствия. Он вернулся в санаторию и, схватив со стены аптечку, «тяпнул» ее об пол. Его внимание привлекла также мебель, за ней посуда… но в это время вошел старший врач. - Что вы делаете, перестаньте сейчас же, - сказал врач. Якобсон взглянул на него и раздумчиво протянул: - Та-ак, вы один доктор… Потом, вооружась железной плевательницей, оставшейся целой, заорал: - Вы один доктор, но из вас сейчас двух докторов сделаю! Доктора отбили сбежавшиеся больные, и юношу утихомирили. Но на этом не кончилось. Спустя несколько дней Якобсон опять взял очередного за борт и произнес: - Братишка, у тебя, должно быть, пенсы есть… - И так далее, вплоть до двух докторов из одного. - Я заслуженный военмор, - кричал Якобсон. - Меня вся центра знает… Меня прислали психику лечить… И тогда больные, которым было не совсем по себе от таких наводящих на грусть развлечений, «пришили» юношу, пользуясь его выражением. Не правда ли, болезнь, этакая, симпатичная? В анкете, заполненной по прибытии, Якобсон назвал себя кандидатом РКП (б), но документов на этот счет не оказалось. В удостоверении шефской комиссии он рекомендовался как заслуженный военмор, но это ничем не подтвердилось. На основании таких жидких аргументов больные, не входя в большие подробности, «выкатили» Якобсона из санатории, неосмотрительно упустивши отобрать у него документы и доставить этого парня, куда следует. Там бы его «пришили», наверное, не так.

Ударим крематориями по ветхозаветным кладбищам

«Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище - крематорий!» Кремация обрела легальный статус в православной России только после революции, благодаря декрету Совнаркома РСФСР «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 г. Этот вид похорон был немедленно объявлен самым передовым. К. Е. Ворошилов публично заявлял, что «считает быстрое сжигание трупов наиболее современным и культурным способом их уничтожения». Молодежь двадцатых годов не боялась смерти и не верила в загробную жизнь. Не случайно первый московский крематорий разместили не где-нибудь, а в здании церкви Серафима Саровского и Анны Кашинской в Донском монастыре. Заработал он 12 января 1927 г. В этот день там кремировали рабочего мытищинской водокачки Ф. К. Соловьева, коммуниста, специально завещавшего похоронить себя самым передовым способом. А для тех, кто опасался последовать его примеру, предназначались десятки почти рекламных статей о кремации, публиковавшихся на протяжении 1927 года во всех крупнейших газетах и журналах страны. Одну из таких статей мы и предлагаем вашему вниманию.

Публикуется по тексту: Д. Маллори. «Огненные похороны»//«Огонек», № 50, 11 декабря 1927 года.

У подъезда стоит катафалк. Лошади, покрытые белыми попонами, грустными глазами глядят на снежную пелену огромного двора былого Донского монастыря. У катафалка две старушки.

- Пришла поглядеть… Помирать скоро. Как они это там сжигают? Не пускают чужих-то, посторонних, внутрь! Поглядеть хочется. Вы там были, гражданочка?