Журнал Русская жизнь - Потребление (январь 2008)

Идею и подвиг предлагал Пржевальский. И главное у него было - смерть. Вдали от родины - вот что еще важно.

«Н. М. Пржевальский, умирая, просил, чтобы его похоронили на берегу озера Иссык-Куль. Умирающему Бог дал силы совершить еще один подвиг - подавить в себе чувство тоски по родной земле и отдать свою могилу пустыне.

…понятны весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание - продолжать свое дело после смерти, оживлять своею могилою пустыню…»

(Из некролога Пржевальскому, 1889)

Смерть в пустыне, в знакомой ему с детства степи. Степь у Чехова - образ смерти. Пейзаж его души. Цветет и благоухает - какие-нибудь две недели. А в основном - «выжженная».

Он как фельдмаршал Манштейн, который в июле 1942 года шел к февралю 43-го.

Сахалин - большая степь после малой «Степи». Главное - умереть со славой, а какая в литературе слава, среди Златовратских и Засодимских? Да и не слава, а просто: лучше умереть, как Пржевальский, чем жить, как Жан Щеглов, милый человек.

Поэтому пишет Вуколу: «Уезжаю надолго, и, может быть, не вернусь».

Некролог Пржевальскому - отречение от интеллигенции, анафема, плевок ей в лицо, пинок под зад: «…подвижники нужны, как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, онивозбуждают, утешают и облагораживают. Их личности - это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели».

Тут в негативе перечислены все интеллигентские занятия и черты.

Конечно, он помнил совсем недавнее прошлое, хоть 1881-й, месяц март. У интеллигенции было свое подвижничество. И в сахалинском проекте этот мотив - солидарности с интеллигенцией - был. Ведь поехал он не просто в Сибирь, с географическими целями, а на каторгу. Эта «коннотация» присутствовала. Но увидеть политических на Сахалине ему не пришлось. Впрочем, встретился с одним - полусумасшедшим Ювачевым, ушедшим от терроризма в мистику. (Как и другой заинтересовавший его отступник - Лев Тихомиров). Ирония в том, что это был отец будущего Даниила Хармса.

От литературы Чехову было не уйти - являлась пророчески в самых неожиданных местах.

Но пока что он призывал милость к падшим. И убедился, что занятие это в России бесполезное.

Оставалось на Сахалине сочинять водевиль «Генерал Кокет». Жаль, что не сохранился - было б больше смысла и последействия, чем от сахалинской статистики каторжников.

Сколько их ни пересчитывай, не переведутся.

Побывав на Сахалине, понял, что лучше интеллигентов в России людей, увы, нет. «Увы, Гюго», как ответил Поль Валери на вопрос, кто лучший поэт Франции. Это как у Грибоедова: декабристов он презирал, но когда их изъяли, понял, что говорить больше не с кем. Пришлось Чехову мириться с Вуколом Лавровым и описывать в письме Суворину обед в его доме: «московская смесь культурности и патриархальности».

Не так уж и мало.

Культурка, правда, была второй сорт - «Русская мысль» с Гольцевым, копченым сигом, который гонорара не прибавит, но с удовольствием даст России конституцию (письмо Маслову-Бежецкому).

И с Гольцевым помирился, даже на «ты» перешел.

Если нет конституции, то хорош даже Гольцев. Даже вуколовские переводы Сенкевича.

Тем более что ни конституция, ни даже Сенкевич не спасет от степи.

Степь у Чехова наиреальнейшая, гео- и биография, и основная метафора. Степь - смерть; почти рифма.

Из рассказа «В родном углу»:

«Прекрасная природа, грезы, музыка говорят одно, а действительная жизнь другое. Очевидно, счастье и правда существуют где-то вне жизни… Надо не жить, надо слиться в одно с этой роскошной степью, безграничной и равнодушной, как вечность, с ее цветами, курганами и далью, и тогда будет хорошо…»

Степь - родной угол. Родина. Россия. Россия - степь, смерть. Что Манштейну, что Чехову. Манштейна она тоже поначалу пленяет. Сталинград - не сразу.

Так что поездка на Сахалин - не бунт и не подвиг, а сложно мотивированное приятие смертной судьбы.

Он уже и раньше туда ездил - в рассказе «Холодная кровь». Там везут быков откуда-то с юга, из чеховских мест, в Петербург. Дядька хлопочет, дает взятки железнодорожным, бегает, беспокоится, а племянник молчит и ничего не делает. Это он - холодная кровь. Почему рассказ назван по такому неинтересному персонажу? А потому что это - сам Чехов, его автопортрет.

Вот об этом рассказе Михайловский сказал, что г-н Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает.

Чехов здесь, однако, не только племянник, но и бык, которого везут на убой в Петербург - столицу литературы и изящных искусств.

Каждый перед Богом бык - так, кажется, сказал поэт?

Но и хлопотун был, как тот дядька-скототорговец. В литературе такие раздвоения автора на два противоположных персонажа - обычное дело.

Чеховские хлопоты - Мелихово. Вообще - лес. Потому что он противоположен степи.

«Лес и степь» - два образа русской истории, извечный конфликт оной.

Никто, кажется, не заинтересовался: а почему, собственно, Астров занимается лесоводством? На поверхности - потому что он перешел в «Дядю Ваню» из первоначального варианта «Лешего». Ну а почему там леший?

Астров: «Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо (…) когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти, и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю березку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью…»

Это же, дорогие товарищи, - метафора. Лес против степи - это жизнь против смерти. И у Чехова смерть повсеместна, у него все - степь, хотя бы и «средняя полоса». Рассказ «Свирель», весьма ранний, об умирании земли. Недаром в старости Шкловский, говорят, носился с мыслью, что у Чехова главное - экологическая тема. Но Шкловский прожил девяносто с чем-то и мог позволить себе роскошь мыслей о внеличном. У Чехова же Россия, степь, смерть, гибель трав и птиц включены в орбиту его личной судьбы, его пограничной ситуации. Это первый признак гения - нерасторжимость биографии и универсума. Или (для нас), по крайней мере, России.