Журнал Русская жизнь - ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)
- Название:ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2008
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Журнал Русская жизнь - ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008) краткое содержание
Содержание:
НАСУЩНОЕ
Драмы
Лирика
Анекдоты
БЫЛОЕ
Зеркалам и буревестникам, до востребования
Елена Чугунова - Как Горький спасал Блока
«Стихи Бальмонта о нарциссе казались мне написанными для меня»
ДУМЫ
Максим Семеляк - В конце тоннеля
Дмитрий Быков - Назову себя ВПЗР
Захар Прилепин - К черту, к черту!
ОБРАЗЫ
Елена Веселая - Записки из гетто
Олег Кашин - Печатались вместе
Дмитрий Данилов - Ангел мой, голубчик
Аркадий Ипполитов - Суд Париса
ЛИЦА
Людмила Сараскина - Привилегии триумфа и коварная изнанка славы
Михаил Харитонов - Арион
Дмитрий Быков - Сентиментальный воин
Дмитрий Ольшанский - Манхэттенский странник
ГРАЖДАНСТВО
Евгения Долгинова - Теснота
Павел Пряников - Массаж деревянной ноги
ВОИНСТВО
Александр Храмчихин - Северные конвои
СЕМЕЙСТВО
Евгения Пищикова - Жрицы
ХУДОЖЕСТВО
Ольга Кабанова - Покадровая история
Денис Горелов - Лир
Андрей Ковалев - Один за всех
ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Лимонов создал себе уникальную, только ему подходящую интонацию. Настроение его прозы как будто бы легко имитировать, но это только так кажется, ибо глубину ей придает особый рецепт, простой и в то же время сложноуловимый. Дело в том, что лимоновская стилистика - вовсе не такая злодейка, какой выглядит. Для нее оказываются органичными не только собственный блеск и чужие пороки, но и родное несовершенство, и страдания посторонних. Не чуждая насмешливости, ярости, безжалостности и злорадства, его надменная фраза то и дело переворачивается самоиронией, театральное высокомерие и напор сменяются растерянностью и поражением. Хваленая агрессивность разбойника-Эдуарда мало того, что вызывающе беззащитна, но часто только для того и нужна, чтобы вовремя оттенить, подчеркнуть то неожиданно заботливое внимание, которое уделяет он вроде бы и обруганным, и осмеянным тысячу раз подробностям и персонажам. Многие начинающие бестии пытались подражать «хулигану» в Лимонове, но никто из них и близко не смог полюбить так, как он - в этом смысле и та самая, знаменитая гей-сцена с черным бандитом Крисом из «Эдички», за которую его много лет будут осуждать разнообразные свиномордии, есть прежде всего отрывок, удивительный своей нежностью и подлинной эмоцией, а совсем не пощечина общественному вкусу. Теперь, когда эротические пассажи Лимонова выглядят прежде всего трогательно и старомодно, хорошо видно, что автор их волнуется, а не эпатирует, не издевается, но - любит.
Вместе с тем, Эдуарда Вениаминовича часто обвиняют в подростковой радикальности его писательского характера, в том, что проза его - вопиюще пубертатная, так и оставшаяся в тинэйджерском стремлении погромче хлопнуть дверями, помахать ножичком, назло обывателю то вспомнить Гитлера, то посочувствовать педофилам и манькам-убийцам, то помечтать о расстрелах и египетских казнях на голову власти, буржуазии и неверной подруге. Возможно. Не буду упорствовать, доказывая, что все эти нарочитые ужасы говорят скорее об интеллигентной непорочности лимоновского протагониста, нежели о склонностях несовершеннолетнего рецидивиста. Что подлинная душевная незрелость свойственна скорее какому-нибудь провинциальному литературному льву, в твидовом пиджаке и с трубкой, велеречиво рассуждающему в эфире прогрессивного радио о том, что «лимоновцев надо сажать, сажать». Пусть его, каждый ведь судит в меру ума, Богом данного. Важнее другое: за внешним радикализмом отдельных сентенций, за подростковым порывом схватить автомат и бежать хоть в тайгу, хоть в пустыню никто не увидел в сочинениях Лимонова удивительной взрослости его эстетического строя, взрослости синтаксиса, композиции, литературных приемов. В лучших его текстах практически нет лишних слов, нет пустого манерничанья, нет той подражательной, невыносимой второсортности, что свойственна подавляющему большинству среднеинтеллигентных русских литераторов. Откройте роман какого-нибудь горе-лауреата Букеровской премии, дайте себе труд ознакомиться хоть с тремя-четырьмя абзацами, написанными кем-то из тех, кого хвалит критика и кто составляет «литературный процесс». Везде будет одно и то же: карликовые прусты, набоковы и джойсы семенящими шажками побегут к вам, обдавая вас запахом многочисленных метафор, торопливо складывая к вашим ногам все, что им так дорого - сны, зеркала, двойников etc. Сверху эта куча будет придавлена придаточными предложениями, и попробуйте только загавкать, что вам не нравится десятой свежести модернизм. Живо попадете в неинтеллигентные люди, а то и в тоталитарные большевики. Вот эта джойсятина с гарниром из вареного набокова и есть самый настоящий литературный пубертат, следствие катастрофической невзрослости тех, кто берется запузыривать свой тонкий высокодуховный внутренний мир в трехлитровые банки авангардных романов. У Лимонова же, напротив, с писательским возрастом все в порядке: сдержанная и трезвая аскетичность его письма намекает на то, что автор кое-что прожил, понял и отредактировал, прежде чем украсить собой русскую литературу.
Наконец, вещи его воодушевляют еще и потому, что с их помощью нам открывается вид на не открытые до него родной речью пейзажи. Благодаря Лимонову оживают прописанные отныне в России люди и образы, которых до него никто из здешних романистов не видел, не переводил на наши деньги и не уносил с собой в памяти. Мелкие гангстеры давно вычищенной Джулиани 42-й улицы, выпавшие из времени эмигранты, проститутки, панк-клубы, где недоросли с ирокезами и зелеными волосами топчутся невдалеке от Андрея Вознесенского, зловещие углы Алфавитного города, Адовой кухни и Бауэри, само потустороннее обаяние воспетого Скорсезе и Лу Ридом Нью-Йорка 1970-х - теперь все это пестрое, пылкое и неугомонное хозяйство существует в том же словесном ряду, в том же невидимом мире, где по соседству прячутся и трактир с Мармеладовым, и гимназия с Передоновым, и подмосковная дачка с мамлеевскими шатунами, и приговское Беляево, и ерофеевская электричка, и холинский барак.
Именно Лимонов сделал Манхэттен частью всемирной литературной России - после него уже можно было, приезжая туда, не только выведывать неизвестное, но и узнавать свое.
III.
Общественная деятельность Эдуарда Вениаминовича, разом и ославившая и прославившая его, никогда не была, к счастью, вполне «политической». Художник и, следовательно, не либерал, он вечно норовил ввязаться в историю - еще в Америке выступая против ханжества официальной диссидентуры и посещая вольные ревкружки, затем, в Париже, сотрудничая с крайними всех сортов, а уж в России и вовсе принимаясь за всякое смелое и безнадежное партийно-газетно-митинговое дело. В него много плевали за эту неблагонамеренную активность - называли агентом КГБ, фашистом, экстремистом, провокатором, врагом одновременно и тех и этих, ибо только Лимонов умудрился одновременно попасть как в либеральные, так и в патриотические списки нежелательных публичных лиц, одно время бродившие в интернете. Тем не менее он всегда скорее плыл против течения, нежели поднимался на политических волнах: его беспокойное имя так и осталось чужим и для американских сектантов-троцкистов вроде революционерки Кэрол из «Эдички», и для вальяжных европейских правых, и для валенков - русских националистов из 1990-х, и уж тем более для плаксивых нынешних либералов. «Идеология Лимонова» если и существует на свете, то это не более чем бодрый спартанский призыв к человеку не становиться живой разновидностью фотообоев, не валяться пьяным в турецкой куртке на душном ковре в однокомнатной квартире, не ныть и не жаловаться на неизбывное одиночество, а пойти и заняться чем-нибудь стоящим и боевым: любовью, революцией или войной. Если этот почтенный, пусть и слегка романтический взгляд на реальность объявить фашистским, то в фашисты придется записать слишком многих разновеликих художников, и близко не подозревавших о том, что они - экстремисты и нарушители. Собственно же политика всегда была для него лишь приложением к образу жизни литератора на фронте, да что там литератора - просто самостоятельного во всех отношениях человека, который не покоряется общим паркетным мнениям и пошлым бытовым предрассудкам.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: