Журнал Русская жизнь - Страхи (сентябрь 2008)

И потом, со смертью смиряешься, сживаешься. Чем отчетливее видно ее лицо, чем меньше она - тревожный миф о неизвестности и чем больше - реальная медицинская перспектива, тем охотнее принимаешь ее в качестве партнера, с которым можно поговорить и даже договориться - в пределах разумного и возможного.

Мне немного жаль страхов, оставленных позади. Они были очень человечные, эти страхи. Их не заменят скучные бытовые опасения и паранойи взрослого человека: не запер дверь квартиры, не выключил плиту, не закрыл кран. Главный-то страх вынут, как нерв из зуба. В сорок лет, когда человек каждую минуту может узнать, что жить ему осталось несколько месяцев, когда, как говорят, «если у вас ничего не болит, то вы умерли», чувствуешь себя камикадзе, несущимся в своей торпеде навстречу вражескому кораблю - и уже как будто обжившимся в ней. И хотя нет надежды ни на лекарство от всех болезней, ни на Бога, который спасет, и выхватит из огня, и отфутболит в жизнь вечную, нет и страха. Будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Но не страшно ли не бояться? Иногда - страшно.

Как мы стали патриотами

Однажды Надя почувствовала, что ее раздражает, когда ругают Москву. Она не сразу поняла, с чем именно это связано. И уже точно понимая - с чем именно, не могла себе в этом признаться.

Долгое время она была вынуждена соглашаться с претензиями к Москве. Потому что надины друзья любили ругать Москву. Она была уверена в том, что ее друзья прекрасные люди. Иногда она говорила о них, ну и вообще обо всех, кто ей нравился, - «правильные люди». Надя не решалась спорить со своими друзьями еще и потому, что она несколько раз слышала, как хвалят Москву. Это было ужасно! Ужасны были эти похвальные слова о Москве, и ужасны были сами люди, хвалившие Москву. Взять хотя бы эту песню Газманова. Она всегда заставала Надю врасплох на Ленинградском вокзале. Газманов вероломно падал откуда-то сверху и мучил, насиловал ее, когда она в мечтах, мыслях, с тихой улыбкой брела по перрону навстречу Петербургу. В это трудно поверить, но несколько раз, на особенно почему-то нестерпимых для нее словах этой громкой песни - «проходит летопись време-е-е-е-н», Надя роняла сумки на перрон. Руки ей были нужны для того, чтобы заткнуть уши. Всякий раз в такие моменты ей на подмогу приходил какой-нибудь симпатичный молодой человек, поднимавший сумки с земли: «С вами все в порядке?» - «Да-да, все нормально. Спасибо, извините», - Надя опускала глаза и никогда не принимала предложение донести багаж до вагона. Обида за Москву, за то, что у этого города такие певцы, переполняла Надю, не оставляя места никаким другим чувствам. Но и хулители Москвы больше не нравились Наде.

Ей стало казаться, что когда ее правильные друзья начинают говорить о Москве, в них как бы сразу заканчивается, обрывается все остроумие, великодушие и доброта.

Надя понимала, чем Европа лучше Москвы. Она не принадлежала к тому типу русских людей, которые фыркают на выходе из галереи Уффици: «Ну и что тут такого? Ну и где тут Эрмитаж?» Она знала, что спагетти с соусом «барилла» не могут стоить 15 евро. Что в Москве рестораны никогда не угощают лимончелло и официанты никогда не скажут тебе: «Да ладно, в другой раз принесете эти 30 рублей».

Надя очень любила Европу, можно сказать, была предана ей. Она специально выбрала себе такую работу, чтобы часто ездить туда - Надя занималась пополнением западноевропейской секции очень крупной московской антикварной лавки. К тому же Надя часто навещала свою сестру, которая жила с непутевым мужем и ребенком в Козенце - красивом, грязном, живом и безнадежном городке на самом юге Италии, знаменитом главным образом тем, что здесь почему-то решила умереть испанская королева.

В сущности, у Нади были все шансы повторить судьбу своей сестры. Надина красота имела какое-то чрезвычайно приветливое, уютное, что ли, свойство. Видя ее, самые робкие мужчины делались храбрецами. Так что если она заходила одна в кафе или садилась на скамейку в парке, к ней непременно быстро пристраивался какой-нибудь мямля. Данный мужской типаж безошибочно распознавал ее великий дар - умение слушать и сопереживать.

И Надя слушала эту историю. Историю лысеющего холостяка, который не ту профессию выбрал, не в ту дверь заглянул, не от того получил рекомендательное письмо, и теперь живет с родителями, получает 700 евро и клянет Берлускони, который уничтожил социальную справедливость.

Надя не избегала этих исповедей, она даже заставляла себя думать, что нисколько не устает от них. Она, разумеется, знала и другую Европу - сытую, довольную, веселую и даже мужественную. Но отчего-то она забывала о ней, когда возвращалась в Москву. Странно, но по приезде в душный, пасмурный, задыхающийся в пробках город, она чувствовала эйфорию, как будто вырвалась на простор. Она видела перед собой город, над которым не висит предопределение, где еще ничего не прожито, город, где каждый день возможно начинать новую жизнь. По-настоящему вольный город.

В тот день Наде казалось, что сейчас думать или говорить плохо о Москве невозможно. Город был так красив в этой теплой позолоте осеннего света. Только что вернувшаяся из европейских странствий, исполненная внезапной любви и благодарности к Москве, Надя шагала сквозь этот свет на встречу с друзьями в «Солянку». Первое, что она услышала, едва переступив порог любимого клуба и еще не успев со всеми расцеловаться: «Совершенно не понятно, как после всего этого московским говном питаться». Надя вздрогнула и замерла, хотя она, конечно, не первый раз в жизни слышала что-то подобное.

- Митя только что из Вьетнама. Много впечатлений, - шепнула Наде подруга.

- И вот ведь, что за земля такая, если через нее ни китайцы не прорастают, ни вьетнамцы. На весь город не больше пяти аутентичных кафе восточной кухни, - продолжал как бы в потолок говорить Митя, развалившись на диване.

- Митя, а почему ты не остался там, где китайские кафе произрастают десятками тысяч? - Надя залпом выпила бокал вина. - Ну правда? Ты же ведь мог спокойно делать там свои заказы. Их было бы, может быть, меньше. Но во всяком случае, ты не питался бы московским говном. Ризотто, пожалуйста, - крикнула официанту Надя.