Журнал Русская жизнь - Страхи (сентябрь 2008)

Я помню, как лет семь назад по электронным почтовым ящикам гулял бойкий спам возмутительного содержания, и вот однажды он наткнулся и на меня. Некий человек или даже целая организация из Зимбабве, кажется, извещали меня о каком-то то ли наследстве, то ли посреднической операции, от которой глупо отказываться. Письмо было длинным и путаным, но последний абзац говорил сам за себя. Однозначная буквица шрифта Times New Roman провозглашала, что непосредственно после осуществления соответствующих посреднических операций и выплаты всех налогов на мой банковский счет будет переведено двести семьдесят три миллиона долларов. Признаться, я не сразу понял, что это спам, и поэтому несколько долгих минут меня переполняли самые разнообразные чувства, как фри-джазовая импровизация. Чего среди этой какофонии не было, так это ноты радости - сам не знаю, почему. В секунду же, когда мне открылась истинная подоплека происходящего, я, честное слово, испытал нечто похожее на облегчение.

Почему ж так происходит? Почему люди опасаются денег? Взять хотя бы постоянного героя этих заметок кинокритика Станислава Ф. Ростоцкого, который долгое время любил заявлять, что пять тысяч долларов решат все его проблемы. Очень может быть, что он и до сих пор так считает. И что с ним прикажете делать? Тут не бодлеровская «гордость в нищете» и не опасение «продаться», тут нечто иное. Страх денег - это в некотором смысле страх самоопределения. Вопрос же, в конце концов, заключается не в том, чтобы заработать, а в том, чтобы сказать самому себе, сколько ты стоишь. Это несколько сложнее, чем мечтать об абстрактном богатстве или упиваться мнимой (по большей части) голодухой.

Для меня в этом смысле величайшим откровением явился первый том торжественной экономической эпопеи Айн Рэнд «Атлант расправил плечи». Это был, как выразился бы Гребенщиков, учебник неврозов с ответами в самом конце - пластилиновая наглядность персонажей вкупе с картонной бравурностью языка шли этой книжке только на пользу. Там один из эпизодических персонажей, пытаясь объяснить мотивы какого-то своего не самого благовидного поступка, гордо заявляет: «Я действовал из чистых побуждений. Я ничего не хотел для себя… Я могу с гордостью сказать, что за всю жизнь никогда и не из чего не извлек дохода!» На что железная леди Дагни Тагерт отвечает ему: «Мистер Лоусон, я обязана сказать вам, что из всех заявлений, которые может сделать человек, то, что только что прозвучало, на мой взгляд, является самым позорным».

Почему- то до весны прошлого года мне не приходила в голову столь простая мысль. Я всегда предпочитал гордиться своим нон-профитным существованием; я презирал дискаунты всех мастей и терпеть не мог (да и не могу) торговаться. В этом, конечно, есть редкая, хотя и несложная прелесть -всю жизнь провести на стадии аванса. Ощущать потенциал, но не конвертировать его. Превозносить принцип «не быть жадным», забывая про принцип «иметь возможность быть щедрым». Быть неразменным грошом несомненно слаще, чем знать себе цену - это один из способов продления жизни, и люди из породы «непродающихся», по моим наблюдениям, обладают куда большим тщеславием, чем те, кто послушно идет в ярме своей ежемесячной мзды, сколь бы шестизначной она не являлась. Я знаю многих людей, которые делают с собой все, лишь бы не зарабатывать, - и это не вопрос речевого этикета, скверного характера или даже алкоголизма. Порой мне кажется, что страх денег может быть даже сильнее боязни безденежья.

Мне, разумеется, уже никогда не стать таким, как Дагни Тагерт, и деньги для меня, по всей вероятности, так и останутся не более чем приятной на ощупь материей. Видимо, мне их в жизни нужно ровно столько, сколько я смогу удержать в ладонях.

Утешает то, что это все-таки несколько больше, чем пять тысяч долларов.

Русская девушка и нерусский мужчина

На Западе человек с фобиями приходит к психологу, садится на кушетку и за собственные деньги все ему рассказывает. Такой способ времяпрепровождения западный человек считает достаточно эффективным, - по крайней мере, прибегает к нему регулярно. Русскому человеку он тоже знаком, правда, денег не требует и называется простым словом «выговориться». Прибегает к нему русский человек еще регулярнее, в различных обстоятельствах места, времени и действия - список этих архетипических обстоятельств лишь открывается стопкой, воблой и визави. Выговаривается русский человек также в очереди, дома на кухне, в общественном транспорте, однако результат собственных откровений никогда не кажется ему достаточно эффективным (не все сказал, не выслушали до конца, да что говорить, все равно ничего не изменишь, etc). Принципиальная разница между русским и западным человеком заключается, однако, не в этих, глубоко второстепенных обстоятельствах. А в одном, главном: западный человек отлично осознает, что проблема - внутри него, русский же неизменно уверен, что она вовне. Я и сама прошла через это.

- Новодворская - такая сионистка! - говорила соседка, бывший советский инженер, мать-одиночка, прижившая дочь от несостоявшегося супруга, кандидата наук, даже не мечтавшего стать доктором. Она и сама была некрасивой женщиной с толстыми ногами, с прямыми волосами, забранными в пучок. Тот факт, что ее ненависть была направлена на Новодворскую, а не Хакамаду, неопровержимо свидетельствовал: никаких женских амбиций у нее уже не осталось, сексуальность обернулась чистейшей сублимацией. Сионизм отсылал к эротическим переживаниям молодости, к эпохе, когда советское еврейство в лице видных деятелей науки и культуры единодушно осудило агрессию израильской военщины против мирного арабского населения. Советская военная мощь, так и не вставшая на защиту арабского населения, была олицетворением ее девичьих грез, которым тоже не суждено было стать реальностью: грубая сила обернулась недодоктором наук.

Честно говоря, мне никогда не было до конца понятно, почему у советского (читай - русского) народа арабы должны были вызывать симпатию или даже жалость. Я видела их по телевизору множество раз в выпусках новостей. Мало приятного. Буйные бороды, масляные безумные глаза. Истерическое аффектированное поведение. Крики, дрыганье. Они что-то выкликали, подпрыгивая, а после начинали крутиться как юла. Религиозные фанатики. Больше всего мне неприятны были их женщины - коротконогие, полные, совершенно не женственные. Замотанные в какие-то черные платки, они имели вид жертв, которым никто никогда не придет на помощь. Я размышляла о мусульманской традиции многоженства, но чем дальше, тем больше приходила к выводу, что количество вряд ли способно в данном случае перейти в качество. Сколь же утилитарным, циничным и совершенно лишенным какого бы то ни было чувства должно быть отношение мусульманского самца к своим многочисленным самкам, если он способен прельститься тремя, а то и тридцатью подобными неаппетитными экземплярами. Причем этим, как я понимала, дело отнюдь не ограничивалось.