Журнал Русская жизнь - Страхи (сентябрь 2008)

Ведь это только кажется, что кушают Валера с Людмилой за свадебным столом в ресторане, а на деле же бездна повторяемой, равнодушно-природной жизни неумолимо кушает всех живущих. И веселые новобрачные, употребляющие из пластиковых стаканчиков у лимузина, уходят в эту бездну покорно и терпеливо, уходят с приколами, обильно заснятыми видеокамерами мобильников. А вот не разделяющий их шумного ликования интеллигент, обходящий толпу, интеллигент, так боящийся поглощения стихией распада и праздника, праздника и распада, и все равно обреченный на встречу с ней позже - не хочет прикалываться. Не хочет кушать.

Но, помимо ужаса, отвращения, брезгливости, иронии и вымученно-снисходительной позы, в нем живет и другое чувство. Тайное ощущение радости от того, что бездне все-таки можно быть сопричастным, надежда на то, что и ему, если он преодолеет свой комический страх, будет предложено шампанское из стаканчика и вечная любовь на Лужковом мосту с бесплатным красным фломастером.

Я никогда не садился в белый лимузин с эффектной цветочной композицией на капоте, и, видимо, уже не сяду. Мне неведомо приятное волнение того жениха, чья невеста, хлопоча и обдумывая последние приготовления, спрашивает в интернете: а как считаете, стоит ли кольца на крышу машины ставить, если я хочу на радиаторную решетку сердца из ленты сделать? Стоит, милая, конечно же, стоит, - ответил бы я ей, когда бы у меня было право голоса в этих сложных чудесных вопросах. Но свадьба, как ничто другое, разводит публику и народ, и, как бы я не стремился перешагнуть ту невидимую черту, что отделяет меня от нарядной гулящей толпы, как бы я не мечтал сродниться с праздником, полюбить ритуал, и, вконец обнаглев, побежать за тронувшимся лимузином, как достоевский помещик Максимов, выкрикивая: и я с вами! и меня возьмите! - все равно у меня ничего не получится.

Солнечная, цветущая, жирно блестящая сторона миропорядка не предназначена для тех, кто выбирает ее умом, с горя, нехотя, выбирает, изрядно посомневавшись. Счастье, как учат многомудрые пособия для молодоженов, ощущается «сердцем, в порыве, спонтанно», а когда дело сделано, остается лишь запереть замок и выбросить ключ в канал. Если видеть себя то избитым на рынке бомбистом, то первой жертвой погромов, то изгнанным и уплотненным буржуем, то арестованным ленинцем, будущим парагвайским шпионом, то космополитом, то очкастым отличником, пойманным в Марьиной Роще, то потерявшимся хиппи на темной Варшавке, то митингующим жидомасоном, опрометчиво отказывающимся эмигрировать, то объектом призыва в армию, то легкой добычей для грузной начальственной тетки, - к Дереву Любви не приедешь. Если все они - это по-своему я, то мне не дано кушать. Эта свадьба - чужая. Забирай ее, Саня, она тебе всегда нравилась.

Правда, для антинародных натур есть другой, неизбежный момент сопричастности общему, момент смирения перед порядком вещей.

Только выходишь на улицу из морга, где было прощание - и сразу же видишь автобус. Ритуальный замызганный ПАЗик, всегда один и тот же, сколько бы лет не прошло, что бы вокруг не менялось. В голову лезут дурацкие мысли, что-то про американские фильмы, где все родственники, обязательно в темных очках, выходят из черных траурных лимузинов. И молча лезешь в автобус.

Елки, венки, паузы, демонстративно неловкие взгляды, платки, почти шепотом сказанные над гробом слова - выдающийся, уникальный, незабываемый, - которые чем фальшивее, чем неестественнее, тем почему-то осмысленнее и нужнее. На прощании, по дороге из морга на кладбище, возле могилы и даже на поминках нет ни интеллигенции, ни народа. Нет ни ужаса, ни иронии по отношению к правилу, норме, тому, чему быть надлежит. Нет даже мыслей таких, что все могло бы выглядеть как-то иначе. Нет, не могло, и не нужно.

Притихший, сконфуженный, уже никому не завидующий, - я один раз делаю все так, как все, и со всеми. Я тоже народ. Ибо смерти мы вместе боимся.

Что рассказал поэт Осенев

В Москву из Смоленска он приехал подающим надежды поэтом, в активе которого были публикации в газетах на родине и доброжелательный отзыв Александра Твардовского. Твардовский, между прочим, и отсоветовал поступать на геолога - Лукьянову казалось, что настоящему поэту нужна именно такая суровая мужская работа, сопряженная с трудностями и романтикой, но Александр Трифонович сказал, что романтика романтикой, но для поэта важнее «быть на такой должности, где будут сталкиваться интересы разных людей». Золотой медалист Лукьянов совета послушался и отнес документы на юрфак МГУ. Поступил.

Когда через тридцать с лишним лет первый Съезд народных депутатов избрал Михаила Горбачева председателем Верховного Совета СССР, а Анатолия Лукьянова - первым его заместителем, Рой Медведев нашел в архиве МГУ университетскую многотиражку с отчетом о комсомольском собрании, на котором комсоргом курса на юрфаке избрали Лукьянова, а его замом - Горбачева. Отсканированную газетную вырезку перепечатали «Московские новости», потом еще был сюжет в передаче «Взгляд», - так до сих пор все и думают, что Лукьянов и Горбачев были соратниками еще с университетских времен.

- Да чепуха это все, - возмущается Анатолий Лукьянов. - Горбачев действительно был замом Лукьянова, но другого - Андрея. Это не я. Андрей Лукьянов потом, кстати, погиб, утонул, когда купался в речке. Он был комсоргом курса, а я - заместителем секретаря комитета комсомола всего университета, это совершенно другой уровень. Горбачева я по университету помню, конечно, - ходил такой комбайнер с орденом, - и Раису помню, но мы с ними совсем не общались, не были знакомы потому что. Познакомились только в 1978 году, когда я работал в Верховном Совете, а Горбачев стал председателем комиссии по молодежи в Совете Союза. А раньше - нет, даже не разговаривали никогда.

Интересно, почему в 1989 году Анатолий Лукьянов не выступал с такими опровержениями?

Политическая карьера Анатолия Лукьянова действительно началась задолго до прихода во власть Горбачева - практически сразу после университета его, специалиста по сравнительному праву, назначили юристом в советское посольство в Будапешт - послом тогда был Юрий Андропов, по венгерской столице ездили советские танки, а сменившее либералов Имре Надя революционное правительство Яноша Кадара нуждалось в квалифицированных юридических консультациях - требовалось срочно привести венгерские законы в соответствие с принятыми в социалистических странах нормами. «Я выдвиженец Андропова», - говорит о себе Лукьянов, и этим он похож на всех кремлевских либералов брежневских времен - Александра Бовина, Федора Бурлацкого, Георгия Арбатова. Разница, однако, все-таки есть. В ту команду Лукьянов не входил.