Журнал Русская жизнь - Гражданская война (октябрь 2008)

«Крыша», о которой рассказывает Александр Байгушев, - это легальные места его работы, обозначенные в трудовой книжке. Трудовую книжку он мне даже зачем-то показал - все сходится, и, надо сказать, список рабочих мест свидетельствует в его пользу - и агентство печати «Новости», в котором он проработал почти десять лет, и тем более общество «Родина» и его газета «Голос Родины», ориентированная на эмигрантскую аудиторию - это, конечно, были не просто СМИ.

Своего деда, Николая Филипповича Прохорова (из «тех самых» Прохоровых), он называет масоном и говорит, что дед «по масонской линии» познакомился со Сталиным еще до революции, помогал большевикам деньгами, репрессирован («как и все масоны») не был и умер в 1943 году, будучи валютным экспертом Госбанка («но вы же понимаете, что он занимался не только валютой»). Байгушев утверждает, что именно родство с этим Прохоровым позволило ему поступить на суперэлитное романо-германское отделение филологического факультета МГУ. Понятно, что все, что он говорит, нужно делить как минимум надвое, но рассказывает интересно:

- Я с детства - ну, дворянская традиция, - занимался языками, но куда мне было тягаться с посольскими сынками. Конкурс - 8 человек на место, и все - кто из Лондона, кто из Нью-Йорка. Конечно, сам бы я туда не пошел. Но, когда я учился в десятом классе, к нам в школу приходил человек из МГБ. Вызвал меня и говорит: Вам надо поступить на мехмат. Я удивился, конечно - какой, мол, мехмат, если я гуманитарий? Давайте хотя бы на филфак? Он отвечает: хорошо, но только на романо-германское отделение. Так надо. Я пришел поступать, и, видимо, декан Роман Михайлович Самарин уже был предупрежден. Уже потом я узнал, что он тоже работал на Суслова, а тогда я еще ничего не знал, но мне Самарин просто сказал: считай, что ты принят. Я ему говорю: но мне же еще экзамены сдавать, - а он отвечает: - херня это все, отдыхай пока. И я уехал на юг, не сдавая экзаменов, а первого сентября пришел учиться. Что это не обычный вуз, было сразу понятно. Железного занавеса для нас не существовало, не играли мы в эти игрушки. На лекциях нам читали про Парвуса, открытым текстом говорили, что он был главнее Ленина. Во все спецхраны допуск был совершенно свободный. В группах было всего по семь-восемь человек, но каждый понимал, что, когда он окончит университет, обычным советским человеком он не будет никогда.

Весной 1956 года, как рассказывает Байгушев, его, дипломника, вызвал к себе на Старую площадь Михаил Суслов - тогда и состоялся тот разговор про секретную разведку и про ее устав в единственном экземпляре.

- И тогда он мне говорит - вот тебе первое задание. Пойдешь учиться. Я возмутился, конечно - зачем это мне еще учиться, я только что прекрасный факультет закончил. А Суслов говорит: Ты не понял, учиться - это только для вида. Тут сейчас может начаться брожение среди студентов, нам в этой среде нужны люди. Иди во ВГИК к Довженко, он предупрежден.

Александр Довженко действительно сказал Байгушеву, что так-то он бы его не взял, но за него просили, и Байгушева сразу приняли на второй курс сценарного факультета:

- А там, вы знаете, вся эта шобла училась. Шукшин Василий Макарыч, Шпаликов Гена, мой ближайший друг. Шукшин меня всегда за говно считал, потому что догадывался, зачем я туда внедрен, а со Шпаликовым мы выпивали вместе постоянно. Тогда же по заданию Суслова я начал печататься в «Московском комсомольце».

Насчет «Московского комсомольца» он тоже говорит правду - трудовая книжка подтверждает, что в 25 лет Александр Байгушев был принят на работу в эту газету в качестве литсотрудника и ответственного секретаря литературного объединения при «Московском комсомольце».

- Что это было за литобъединение - вы только представьте. Там и Женя Евтушенко был, и Беллочка, и Егор Исаев. Вся будущая поэзия эта, исповедальная. Михаил Андреевич задачу четко сформулировал: выпустить пар, но чтобы не было эксцессов.

Потом Байгушев работал в «Культуре и жизни», в отделе изобразительного искусства - разумеется, тоже говорит, что это было задание:

- Суслов уже понимал, чего можно ждать от художников, поэтому приставил меня к Илюше Глазунову и Эрнсту Неизвестному. Об Илюше была моя первая громкая статья, она называлась «Обещание» - Михаил Андреевич поручил мне приручить Илюшу, и я о нем очень хвалебно написал. Если бы не эта статья, он мог бы стать видным антисоветчиком, как Эрнст, который со мной дружить не хотел. Но я Илюше помог, и он всегда был лоялен советской власти.

Я уточняю, каким именно образом Суслов давал Байгушеву свои поручения - сам ли или через кого-то. Байгушев говорит, что сам:

- Встречались мы два раза в месяц, вполне открыто, но неофициально. Иногда я приходил к нему в ЦК, иногда ловил его в Александровском саду - все знали, что Суслов там каждый день гуляет после обеда, и, в принципе, каждый желающий мог к нему подойти, только все почему-то боялись. Я подходил, он давал мне задание, и я его выполнял.

Еще Байгушев говорит, что дружил с Брежневым - еще когда Леонид Ильич работал в Казахстане, Байгушев ездил в командировку на целину, написал хвалебный очерк о Брежневе, «а Леонид Ильич умел быть благодарным».

- И когда решался вопрос о том, что Хрущева надо отправлять в отставку, мне было дано поручение - как-нибудь подставить его, чтобы интеллигенция в нем разочаровалась. Мы с Михаилом Андреевичем придумали этот стенд абстракционистов на выставке «30 лет МОСХ». Он там устроил скандал, интеллигенция пришла в ужас, и, когда его сняли, никто за него не вступился.

Потом, уже при Брежневе, Байгушева перевели работать в «Театральную жизнь» - разумеется, с новым заданием:

- Михаил Андреевич попросил меня подружиться с Товстоноговым, Кешей Смоктуновским и Любимовым, узнать их настроения и передавать ему. С ними у меня ни с кем не получилось - они очень настороженно к новым знакомствам относились, поэтому Любимовым, например, очень скоро стал заниматься лично Андропов, а мне поручили Высоцкого. Высоцкий меня тоже не принял в друзья, хотя я его ссужал и деньгами, и с наркотиками помогал, и даже книжку его пытался пробить. Про книжку - это мне Брежнев говорил: давай издадим Высоцкого, примем в Союз писателей, дадим дачу - будет советский поэт. Я к Маркову: так и так, Георгий Мокеевич, нужно издать. Он отвечает: я знаю, чья это идея, но я на такой шаг не готов. Мы его примем в Союз, а он что-нибудь устроит, я не хочу за него отвечать. В итоге пришли к компромиссу - если кто-то из «левых» - Евтушенко, Рождественский или Белла, - возьмет его на поруки, тогда печатаем. Но все отказались, сказали, что он не поэт.