Журнал Русская жизнь - Корпорации (февраль 2009)

Как же - как же. Надо попасть в точку перехода. Надо потереть нос бронзовой собаке в вестибюле станции метро «Площадь Революции», надо искать черную дыру. Надо устроиться работать в районный собес, потом закончить школу государственной службы; согласиться на место в краевой администрации Челябинска. Да хоть в Комитет по землепользованию - и даже лучше именно туда.

Нужно зайти в свой собственный кабинет, повернуться, и выйти оттуда чиновником.

То, чему нет имени

- Чайку, чайку, - зачирикал Михаил Витальевич, и тут же, чтобы я не успел отмахаться от предложенной чести, бухнул в кружку пакетик с какой-то травой, остро пахнущей подмышками. Потом выкопал из ящика стола баночку с черными комочками на дне, выцепил ложечкой, потом долго стрясал липкое в чашку. От комочка пахнуло пометом. Я испугался, что он добавит еще что-нибудь - толченого колорадского жука или там, ну я не знаю, крапивное семя, - и потянулся за чашкой, куда радушный хозяин как раз нацелился с кипятком. Несколько капель куснули руку, но не так чтоб очень.

- От почек, от печени, от всего, - чирикал Михаил Витальевич, - тибетское мумие, - ко мне снисходительно пододвинули щербатую сахарницу со слежавшимся белым настом на донце, - а все-таки имейте в виду, сахар химический, от него идет отрицательная энергетика…

Я отхлебнул жидкости и решил, что колорадский жук ее бы скрасил.

- Но вообще перед едой лучше помолиться, тогда энергетика меняет знак, - заметил Михаил Витальевич, тряся в свою чашку какие-то вонькие травки. - Я вот всегда про себя читаю «Богородицу», - несколько сконфуженно сказал он тем тоном, каким признаются в небольшом, милом грешке, - или мантру Великого Освобождения Гуань-Инь, - это уже было сказано с законной гордостью: хозяин квартиры в этом месяце снова склонился к буддизму махаяны. - Сразу подъем в чакрах. И руки не так болят.

Руки Михаила Витальевича были страшные - красные, изъязвленные культяпки. Я уже знал, что это не кожное, а нервное, и не передается, но все равно старался не смотреть.

- Миша, потом посуду помой, - каркнула Вероника Михайловна из уборной.

- Лапонька, - жалобно засвистел Михаил Витальевич, - у меня сегодня ручки очень болят, а там порошок едкий, может, мне сегодня не надо? Тарелочка и две чашечки всего-то.

- Я же тебе с утра говорила, у меня очищение! - закаркала Вероника Михайловна, - я сегодня трансформирую энергию! Пускай Тася помоет, - через некоторое время снизошла она до чужой боли.

- Тасечка опять ругаться будет, - тихонько огорчился Михаил Витальевич, - она пошла кассеты продавать, вернется злая… Я ей все говорю - лучше бы ты рисовала, что ли. Картину же всегда продать можно, а до музыки люди еще не доросли духовно.

Тася, дочка, играла на расстроенном фортепьяно «космическую музыку» - естественно, с положительной энергетикой. Музыка записывалась на кассетник и продавалась по знакомым. Иногда вроде бы удавалось что-то продать, в основном за обещания заплатить когда-нибудь потом. Тася не обижалась: она надеялась, что запись дойдет до какого-нибудь обеспеченного кооператора, и он даст ей денег на нормальный инструмент и аппаратуру.

Мне было их жалко. Всех, включая Веронику Михайловну. Но у меня была работа. Мне нужно было заработать на нем небольшую денежку - за этим я, собственно, и пришел.

- Ну ладно, - подчеркнуто деловито сказал Михаил Витальевич, отставляя кружку. - Так вы, значит, книжками интересуетесь?

- Мне говорили, что у вас есть научная библиотека, - перешел я к делу. - И вы ее продаете. Сразу говорю, все не возьму. Если что-то ценное…

- А, ну да, - махнул рукой хозяин квартиры. - Я уж и не помню, что там… Наука… Наука должна людям помогать, а не от Бога их отворачивать.

Я не уловил связи, о чем и сообщил.

- Ну как же, - вздохнул Михаил Витальевич. - Вот видите какие у меня руки? И никакая наука мне их не вылечила. А вот мне дали почитать, - он повел подбородком в сторону какой-то серой от времени ксерокопии. - Это может помочь.

Есть явления, которые не имеют общего названия, - ну как-то не сложилось. Иногда, впрочем, название есть, но оно неуважительное. Хотя принимают и его, за неимением лучшего.

То, о чем я собираюсь рассказать, чаще всего называют слегка обидным словом «духовка». Слово идет еще с советских времен - о которых в основном мы и будем вспоминать, да.

Если кратенько, речь идет о людях - точнее, сообществе людей, довольно многочисленном, текучем, имеющем довольно расплывчатые контуры, - интересующихся «чем-то этаким, духовным, неземным, потусторонним». Под «потусторонним» может пониматься очень многое и очень разное - начиная с изучения философских трактатов и магических ритуалов и кончая, скажем, увлечением гомеопатией. Все это как-то легко уживается вместе.

Уживались вместе и люди - это тоже удивительно, какие именно. Тусовочная жизнь вообще-то везде довольно жестко разделена на непересекающиеся круги, а уж советская - тем более. Компания театралов и компания, скажем, альпинистов практически не имела общих точек соприкосновения - именно как компании: даже если какой-нибудь театрал вдруг да увлекался еще и альпинизмом, он рассматривал эти свои увлечения как непересекающиеся. Точно так же околодиссидентская публика, озабоченная слушанием «радиосвободы» и чтением самиздата, мало интересовалась, скажем, живописью - разве что ту живопись давили бульдозером, «и то». И уж тем более исключено было появление в этих кругах, скажем, каких-нибудь спортсменов, именно в своем качестве, а не как людей без бирки. А вот духовка легко и непринужденно объединяла физиков, народных целителей, поклонников восточных единоборств, и, скажем, почитателей Толкиена. Все эти люди могли сидеть на одной кухне и увлеченно что-нибудь обсуждать, причем на одном языке.

И, наконец, жизнеспособность. В отличие от всех советских сообществ, духовка пережила и девяностые, и двухтысячные, и сейчас не перестала существовать, хотя потери, конечно, понесла. Какие именно - скажем позже, а пока констатируем факт: духовка живуча.

Интересно выяснить, почему так. Не будем тогда тянуть Россию за березу - и обратимся к фундаментальным ценностям, на которых духовка выплывает.

Слово это сейчас срамное и зашкваренное. Ни один нормальный человек, да и ненормальный тоже, всерьез его произносить не будет - разве что с трибуны, то есть казенно. Но в те времена «духовность» была вполне в ходу и на серьезе.