Журнал Русская жизнь - Корпорации (февраль 2009)

На второй день взяла я тело покойного сына и его перевезли в церковь, а оттуда на кладбище. Отпевали моего незабвенного сына в церкви Люблинского полка, где служили обедню и панихиду. Оттуда повезли его хоронить на Новое кладбище, на то самое место, о котором я ему еще при жизни его рассказывала. «Мир праху твоему, дорогой, незабвенный сын, царство тебе небесное, помолись за свою мать», и с этими словами оставила я его могилу. Скучно потянулись наши однообразные дни. Я начала ездить ежедневно на кладбище со своей подругой Софией Осиповной Лимм. Невзирая на убийственную погоду, все моросил дождь, невзирая на страшно расстроенные нервы, я все же навещала могилу сына ежедневно, в этом было мое последнее утешение.

И вот в один из этих дней я простудилась, получив сильную инфлуэнцу. У меня сделались страшные головные боли, тут я стала радоваться, что авось скоро умру, что сбудется мое искреннее желание - лечь рядом с моим милым сыном, я умышленно даже не лечилась. Муж предлагал послать за доктором, но я отказывалась и так пролежала месяц в кровати. Только немного стала я поправляться здоровьем и уже ходила по комнатам, как заболевает мой муж Григорий Петрович. Я прибегала к разным домашним средствам, вижу, ничего не помогает, тогда я послала за доктором Сабанеевым. Приехал доктор, осмотрел больного и нашел, что у него брюшной тиф. Приговор этот страшно подействовал на меня, Бог не смилосердовался надо мной и только недавно была я безотлучно у больного сына, как тут снова видеть больного мужа. Неужели Господь лишит и отнимет у меня последнего друга. Но Бог сжалился надо мной, приняв мои горячие молитвы и внимательный уход доброго доктора Сабанеева, его серьезное отношение к делу спасло мне моего мужа. С глубоким уважением и чувством отношусь я к этому доктору, который внушает к себе полное доверие, знает свое дело, особенно внимательно относится к нему и имеет благотворное влияние на больного, относясь к нему тепло и сердечно, всячески подбадривая его, а не пугая, как другие это делают. Он не имеет обыкновения посылать за границу труднобольных, как это сделал Бурда с моим покойным сыном, - это, по моему мнению, варварство, посылать беспомощных людей и обрекать их на страдания. Я знаю, так бедную вдову архитектора Миченсона, которую доктор с больным мужем послал в Египет, в Гелуан, и он через дня три на четвертый умер. Его, конечно, похоронили в Гелуане, а вдова бедная осталась без всяких средств, не имея на что вернуться в Одессу, и жила в гостинице три месяца, пока родные выслали ей деньги на дорогу. На мой взгляд, всякий доктор, предвидя заранее неизбежную смерть, должен серьезнее относиться к лечению, испробовав все средства, а не покидать этого больного на произвол судьбы и, чтобы легче отделаться, не отсылать на лечение в чужие страны. Легко сказать везти больного, но как трудно это выполнить, уж не говоря о затратах в дороге, а каково терять близкого человека на чужбине и не знать даже, где его хоронить или похоронить в чужой стороне - знать, что никто не навестит его могилы после смерти.

Крах революционной корпорации

В 1882 году в городке Вермильон открыл двери для занятий Университет Южной Дакоты. В первые годы существования он представлял собою что-то вроде вечерней школы: большинство студентов поступало туда, чтобы получить сертификат о среднем образовании. Но даже при весьма скромных задачах уровень преподавания там был ниже всякой критики, что, впрочем, и неудивительно: кто из хороших профессоров поедет в Южную Дакоту? Положение стало понемногу изменяться к середине 1890-х годов. В 1897 году университет дозрел до того, что решил, наконец, открыть постоянную позицию преподавателя математики. Профессор Лоррен Халбарт из Университета Джонса Хопкинса (к которому обратились с соответствующим запросом университетские власти) ответил, что у него на примете есть первоклассный математик, который запросто получил бы место в любом колледже восточного побережья, не обладай он серьезным недостатком - жутким русским акцентом. В Южной Дакоте согласились и на акцент.

Русского звали Александр Пелл. Он только что получил докторскую степень в Хопкинсе, защитив диссертацию по теме «О фокальных поверхностях конгруэнций касательных к данной поверхности» (On the Focal Surfaces of the Congruences of Tangents to a Given Surface). В Университете Южной Дакоты его сразу полюбили. Он, судя по всему, был хорошим лектором, несмотря на чудовищный акцент (кстати, и на людях, и дома - с русской женой! - говорил он только по-английски). Но студенты любили его не только и не столько за преподавательские достоинства, сколько за участие в той деятельности, которая на американском языке называется extracurricular activities.

Прежде всего, Пелл - даже по американским меркам - был редким энтузиастом спорта: он ввел в университете гимнастическую программу, всячески ее популяризировал и сам ею руководил. Неизменно присутствовал на всех спортивных соревнованиях. Был страстным футбольным болельщиком (речь идет, понятное дело, об американском футболе). Защищая честь университета, как-то принял участие - вместе со студентами! - в драке с болельщиками команды другого колледжа. Эта потасовка превратила Пелла в фигуру не только сверхпопулярную, но почти легендарную… Стоит ли удивляться, что именно он был делегирован университетом в 1905 году на Нью-Йоркскую конференцию, сыгравшую историческую роль в судьбе футбола в американских колледжах…

Кроме того, Пелл из своих средств помогал нуждающимся и устроил в своем доме что-то вроде бесплатного пансиона для нескольких бедных студентов.

Студенты выпуска 1904 года выбрали его «отцом» (father) курса и посвятили ему печатный Ежегодник - иными словами, удостоили высочайшей чести, которой только мог удостоиться профессор со стороны учащейся молодежи… Один из студентов впоследствии вспоминал: «Д-р Пелл занимал исключительное место в умах и сердцах его учеников. Они глубоко уважали его. Более того: чувствуя с его стороны искреннее расположение и участие, они не стыдились делиться с ним своими сокровенными личными проблемами. Он был одним из самых человечных людей, которых я когда-либо знал (»He was one of the most human men I have ever known«)».

Коллеги запомнили его как приятного и остроумного собеседника, способного поддерживать разговоры на самые разные темы. Кажется, только политикой он не особенно интересовался. Впрочем, на выборах неизменно голосовал за республиканскую партию.