Юрий Сидоренко - Своевременные мысли о Российском парламенте

Мне уже приходилось отмечать большое влияние эмоционально и нравственно окрашенных событий на формирование депутатского корпуса российского парламента. Значительную роль в этом отношении сыграли такие важные моменты, как демонстрация депутатам известного фильма С. Говорухина «Так жить нельзя», посещение могилы Андрея Дмитриевича Сахарова, встреча с художником И. Глазуновым. Впрочем, нравственное влияние подобных событий народные депутаты испытывают на себе не селективно, не избранно, а вместе с другими людьми в процессе очищения и облагораживания массового сознания. Такое состояние испытали все присутствовавшие на открытии памятника жертвам репрессий.

Сторонний наблюдатель из любой демократической страны с традиционно установившейся парламентской культурой, с детства познавший библейские истины и гражданские свободы, в этом событии увидел бы только один слой, единственный срез происходящего. Для нас же это и болевая память о миллионах безвинно замученных, и торжественная церковная процессия, и живая, рвущая душу молитва. Это еще и десятки тысяч людей, которые заполнили улицы в скорбном движении на митинг. Среди них — Олег Волков, писатель, отсидевший 28 лет за колючей проволокой, белоголовый, чудом сохранившийся старик. И Сергей Ковалев — депутат Верховного Совета, отсидевший 7 + 3 лет; и Михаил Молоствов — в нынешней жизни — скромный почтальон. И жена одного из благороднейших людей нашего столетия Александра Марченко, замученного на смерть совсем недавно, в 1986 г., уже в начале перестройки. Символика происходящего понятна западному человеку: это соловецкий камень, привезенный оттуда, где умирали первые жертвы чудовищного режима.

И вот здесь, на, этих словах — «первые жертвы» — начинается что-то наше, исподнее, интимно отечественное, ибо слова эти невидимым рубиконом разделили присутствующих, в том числе и организаторов митинга. По мысли официальных кругов, которые активно участвовали в этом мероприятии, речь шла об увековечивании памяти жертв сталинских репрессий. Однако и география, и время изобличают: соловецкие лагеря родились задолго до сталинской диктатуры. И палачи этих лагерей, которые затем также станут жертвами системы, не ведая пока ни о своей черной судьбе, ни о том, что будущие поколения чекистов пойдут вместе с их жертвами к соловецкому камню, творили жестокий произвол над «классовыми врагами» Советской власти. Вспомним, Солженицын описывает чудовищный лагерь смерти для детей (классово-чуждые дети), который возник именно на Соловках в первые годы Советской власти. Лагерь для классово-чуждых детей был самым жутким местом в кровавой веренице соловецких концлагерей, которые лишь изредка напоминали о себе окружающему миру, когда иностранные корабли встречали вдруг в открытом море бревна лесоповала с надписью «SOS».

И, возвращаясь к событиям на площади Дзержинского, следует сказать, что кровавые камни Соловецких островов уже самим фактом своего существования изменили официальную повестку дня. Стало ясно, что речь идет не только о сталинских репрессиях, но обо всех без исключения жертвах коммунистического террора.

Зверские расправы над узниками Соловков опровергали Григорий Зиновьев, тогдашний руководитель Советского правительства, писатель-буревестник Максим Горький, авторитетный журналист Михаил Кольцов. Последний обобщил свое опровержение в специальном фельетоне с добродушным названием «Слон» (Соловецкий лагерь особого назначения).

Григорий Зиновьев со временем получит пулю в затылок, журналист Михаил Кольцов будет зверски замучен в сталинских застенках, а его родной брат — художник Борис Ефимов именно в это время поместит в «Правде» знаменитую верноподданническую карикатуру — «Ежовые рукавицы», на которой суровый сталинский нарком Николай Иванович Ежов рукавицей, усыпанной иголками (ежа!), смертельно схватил за горло врага народа.

Верховный руководитель концентрационных лагерей Генрих Ягода, как и сместивший его Николай Иванович Ежов, и многие другие работники органов ЧК, ГПУ и НКВД также будут уничтожены. В процессе смены караулов немало их полегло: палачи уверенно убивали друг друга. Поэтому сотрудники Комитета государственной безопасности с полным основанием участвуют в траурной процессии, возлагая на алтарь общественной скорби двадцать тысяч своих сотрудников, которые погибли в стенах собственных учреждений.

И еще одно очень важное обстоятельство, непонятное или даже неведанное стороннему наблюдателю, — это страх. Селюнин сказал: «подкожный страх ». Но ведь и этими даже словами его не выразить. Его, чтобы понять, надо сначала узнать, жить в нем. Страх управлял нами тонко и властно, гравируя и вытачивая личность, подчинял не только язык, но и мысль, заставляя искренне ненавидеть или даже любить. И казалось нам, что это навсегда. А сегодня страшная тюрьма нашего духа наконец рухнула. Но страх уходит постепенно. И, преодолевая его последние колкие отголоски, эта грандиозная манифестация на площади Дзержинского, у громады свирепого здания — Управления комитета госбезопасности, напротив легендарной Лубянки, в тени памятника железному чекисту. И все это вместе — как прорванная плотина мрака — прекрасный памятник безвинно замученным, погибшим, ибо это уже не мертвый камень, а надежда.

К этому камню устремляются молчаливые потоки людей, которые соединяются на площади. Ни музыки, ни речей пока. Скорбное молчание, к которому присоединяется все — море поминальных свечей, хоругви, священнослужители. И как из потустороннего мира звучат усиленные микрофоном имена погибших. Толпа нарастает, и площадь уже мала, люди заполняют прилежащие улицы. И к ним ко всем, и к другим — за пределами этого места, ко всем людям земли обращаются уцелевшие узники концлагерей, И звучит литургия, тысячеустно исполненная. И, кажется, все оставшиеся церкви России отпевают сегодня мучеников тоталитарного режима. Священник Глеб Якунин освящает памятник-камень. И каждый подходит с зажженной свечой к этому камню, возлагает цветы, прикасаясь к нему.

Так продолжалось несколько часов. «И защищали они ладонями огни поминальных свечей от ветра и дождя». И бронзовый Дзержинский наблюдал это странное, непонятное ему зрелище, и здание на Лубянке глядело мрачными ослепшими глазницами погашенных окон.

Блистательный русский публицист Шульгин, заканчивая свою книгу «Год 1920»., позволил себе провидеть будущее России. Он высказал свое убеждение в том, что революционные герои-победители типа Троцкого, Бухарина и т. п. неизбежно будут сметены грядущим диктатором, который и станет фактическим монархом России, хотя и с большевистской эмблемой. А то, что растерзанная и голодная Россия бьется в тифозной горячке на пепелищах вокзалов, так ведь это только тяжелые роды, ибо, продолжал Шульгин, нелегко родить великого государя Всероссийского.