Борис Парамонов - След: Философия. История. Современность

Должен недвусмысленно заявить, что я в общем и целом согласен с оценкой события, данной Фрэнком Фёдери. Единственное, что вызывает у меня возражение, — это его слова о новой секулярной религии, столько остро манифестированной в эти дни. Эта религия далеко не новая и отнюдь не секулярная. Она называется христианством. Произошла резкая вспышка традиционно христианских чувств, демонстрация христианского мироотношения. Но это, конечно, некая модификация христианства, и в этом смысле можно говорить о новизне. Новизна в том, что предметом культа сделалась не святая и не такая уж страдалица, а вполне светская и достаточно благоустроенная дама. Конечно, смерть в автомобильной катастрофе молодой женщины не может не вызвать сочувствия, но ведь в таких катастрофах нынче тоже нет ничего особенного, это массовое явление. Вот образ современного страдания — и современного христианства: христианства эпохи консьюмеристского вэлфэрстэйт, государства всеобщего благоденствия, в котором автомобиль не только не роскошь и не только средство передвижения, но иногда и способ насильственной смерти. Автомобиль как орудие пытки — даже сверхбезопасный «мерседес» высшей марки — современный крест.

Сострадание, культура и культ сострадания — совсем не самоновейшая выдумка, это традиционно христианская ценность. Нужно было сильно забыть христианство, чтобы в новейших тенденциях культурной и политической жизни не узнать классических христианских сюжетов. И можно сказать, что современный Запад вспомнил христианство, — что и сказывается в таких событиях, как похороны Дианы или вновь обозначившаяся терпимость к слабости. Христианский ренессанс начался на Западе в 60-е годы. Новые христиане назывались хиппи. Они же помогли понять, чем было на деле первоначальное христианство — христианин как психологический тип, а не как член институализированной организации — социоморфной церкви.

Все сейчас мной сказанное не означает, что, узрев в обсуждаемой теме христианский сюжет, я изменил свое негативное отношение к происходившему. Христианство не для всех выступает гарантией безошибочности, критерием истины, путем и жизнью. И никогда оно не было на Западе господствующим принципом культуры и социального бытия. Запад, каким мы его знаем, или лучше сказать, знали, — создание отнюдь не одного христианства: он унаследовал мощную античную культурную традицию. Христианство же поначалу было не культурным, а противокультурным принципом — было, в нынешних терминах, контркультурой. Его окультурила и трансформировала — церковь. Профессор Фёдери был бы совсем прав, если б указанную им новую секулярную религию назвал внецерковным христианством.

В связи с этим надо сказать кое-что о России. Надеюсь, из всего сказанного ранее понятно, какую я тут усматриваю связь. Сюжет с принцессой Дианой — русский сюжет. Культ жалости, сочувствия, сострадания был если не всеобщей практикой русской жизни, то культурной нормой и содержанием моральной проповеди русских гениев. Первым же в этом ряду был, как известно, Достоевский, наиболее красноречиво артикулировавший идею о спасительности страдания, о страдании как пути к моральному совершенству. Считалось (интеллигенцией), что русский народ в целом наиболее христианский народ, потому что он народ-страдалец. Отсюда родилась русская секулярная религия служения народу — народничество в широком смысле: не политическое движение, а культурная установка. Стоит даже назвать ее антикультурной. Считалось, что народ является носителем высших ценностей, носителем правды. В конечном счете это привело к самому настоящему культурному погрому, привело к большевикам. Трудно, конечно, называть большевиков в числе поклонников культа социального сострадания или считать их бессознательными христианами, но вот эта антикультурная их установка — оттуда же, из этой русско-христианской традиции: установка на понижение бытия, то, что наиболее культурные русские называли «кенозис»: нисхождение Бога, вочеловечение Его — и Христос в рабьем зраке.

В заключение просится цитата из Розанова — врага христианства, едва ли не большего, чем Ницше:

Европейская цивилизация погибнет от сострадательности. Как Греция — от софистов и Рим — от паразитов (прихлебателей за столом оптиматов).

Механизм гибели европейской цивилизации будет заключаться в параличе против всякого зла, всякого негодяйства, всякого злодеяния: и в конце времен злодеи разорвут мир.

Впрочем, Розанов уточняет:

Мир погибнет не от сострадательности, а от — лжесострадательности… В каком-то изломе этого. Цивилизации гибнут от извращения основных добродетелей, стержневых, на роду написанных, на которых все взошло… В Греции это был ум, в Риме — воля, у христиан — любовь. «Гуманность» общества и литературы и есть ледяная любовь.

Смотрите: ледяная сосулька играет на зимнем солнце и кажется алмазом.

Вот от этих «алмазов» и погибает все.

Можно, конечно, усомниться в гибели Запада; до сих пор все подобные пророчества постыдно не сбывались. На нашей памяти то же пророчил Солженицын: как Запад будет завоеван коммунизмом. Где этот коммунизм? Где, спросил бы я, Солженицын? Христианство если что-то погубило, так наше любезное отечество, — согласно тому же Розанову, сказавшему, что Россия упала в яму, вырытую человечеству христианством. Тем не менее похороны принцессы Дианы и все с ними связанное не случайно произвели негативное впечатление на людей, привыкших задумываться над проблемами культурной динамики.

В Америке в 1996 году вышла книга Джошуа Рубенстайна об Эренбурге — объемистая биография знаменитого писателя и журналиста. Среди многих интересных подробностей из его жизни (например, как он разговаривал с Голдой Меир будучи пьяным) сообщается и такая. В 1946 году Эренбург путешествовал по югу Соединенных Штатов, где имел место, в частности, такой эпизод:

Однажды на одной местной дороге в штате Алабама Эренбург и его американские спутники проезжали мимо какой-то фабрики, около которой стояла масса запаркованных автомобилей. Эренбург сказал, что это, должно быть, автомобильный завод, выставивший наружу свою продукцию. Американцы уверяли его, что это текстильная фабрика и что автомобили возле нее принадлежат рабочим. Эренбург не поверил этому, он попросил остановиться и подождать конца смены. В пять вечера прогудел гудок, рабочие — белые и черные — вышли из заводских ворот, сели в автомобили и разъехались по домам. Эренбург был настолько потрясен этим зрелищем, что долго не мог произнести ни слова.