Борис Касаев - Большая охота (сборник)

Я сбросил рюкзак с плеч на землю и отрапортовал о своем прибытии. Михалыч, голубоглазый и усатый, поднялся в своем скрадке – хлипком сооружении, похожем издали на заросли кустарника. На охотнике была теплая меховая зеленая куртка и толстая вязаная шапка. В левой руке полководец держал ощипанную утку.

– Это селезень, – сказал он. – Иди обедать. Шуруй прямо через овраг, там не глыбко…

Приняв приглашение, я полез в сугроб и провалился по пояс. Когда дополз до скрадка, то рухнул без сил на брезентовую подстилку.

– Уф, чуть живой, еле дошел!

Оглядевшись, я понял, что охотник – не заядлый любитель игры в прятки. Да, с берега не видно, зато с небесной выси… Там и сям валялись на болотных кочках небрежно разбросанные походные вещи, красовался даже небольшой мангал, тускло блестела газовая печка с красным баллоном. Пернатые обходили ставку Михалыча стороной. Лишь отдельные глупые особи, такие, наверное, как этот селезень, не сворачивая, дули прямо на утиную плаху.

…Пучина кастрюли поглотила птицу. Вслед отправились говяжья тушенка, копченая грудинка, картошка, фасоль, петрушка, укроп. Зажарка готовилась на сале. Для разнообразия отправил хозяин в варево косяк килек в томатном соусе.

– Пока не слопаем – спать не ляжем, – пыхтя и помешивая похлебку, пригрозил повар.

Слопали. Объевшись утиной ухой, разбавленной спиртом, мы заснули мертвецким сном.

…Стоял белый день, похожий на белую ночь, когда я проснулся. Голова была ясная и свежая, тело – бодрое, мысли – чистые. Хотелось совершить подвиг или насмерть влюбить в себя Ирину Африкановну из пятого модуля.

Дул ветер, туман растаял. Летали утки. Близко зачавкали. Я повернул голову. Облезлый песец, подняв морду к небу и закрыв глаза от наслаждения, обжирался утиными потрохами.

– Это Василий, – сказал Михалыч.

Он вылез из спального мешка и сидел за ноутбуком, что-то печатая. Наверное, какую-нибудь байку… Тургенев… Не смотрите, что слесарь.

– Твой тезка, значит. А по батюшке? Не Михалыч ли?

– Михалыч.

– Понятно, теперь два Михалыча. Небось, звание имеет?

– А как же – микромайор!

– Слава Богу! И у меня теперь есть подчиненный.

Песец между тем громко захрустел обглоданными костями.

– Смирн-а-а! – завопил я.

Зверек исчез.

– Был у нас случай в феврале. – Михалыч оторвался от компьютера. – Да, точно, как раз на День Советской Армии. На гэ-пэ нашем рабочий был, Андрюха. Так этот Андрюха попал в дичайший переплет. Повадился к нам вот такой лисенок, не облезлый, конечно, а справный, в хорошей шкурке. Зверье тут доверчивое. На железке вон, на станции, заяц появляется. Встанет столбом в сторонке и ждет гостинцев. Ну, так вот, бегает к нам лис, подкармливается, и однажды, двадцать третьего числа, попадает в капкан, поставленный Андреем. День был жуткий – мороз, ветер. Андрей и пошел на капкан. А там песец. Андрей – дурень, от жадности, как говорится, в зобу дыхание сперло. Прыгнул, навалился на добычу, разжал капкан, а песец не будь дурак – цап за палец и деру! Бежит на трех лапах, охотник – за ним, вот-вот вцепится в хвост. А песец не дается! Разгорячился, раззадорился Андрюха, полушубок с плеч сбросил, потом валенки скинул. Вроде совсем изнемогает зверь, еле шкандыбает, но не дается, хоть умри! Туда-сюда виляет, резкие повороты делает… И вдруг пропал, словно под сугроб нырнул. Опомнился Андрюха – мама родная! Промысел черт-те где, еле на горизонте виднеется, а он босой и голый и до одежки еще бежать и бежать. Кинулся назад на ледяных ногах, а ноги не идут. Как полз до проходной, как ехал на «скорой» – не помнил. Отсобачили Андрюхе обе ступни, и загремел он по инвалидности на полную катушку в свои цветущие года…

– Да, история, – посочувствовал я песцу.

– Но что характерно? – поднял указательный палец Михалыч. – Характерно то, что покалеченный песец вернулся на промысел! Бедолагу изловили, обработали лапу, наложили шину, выходили, одним словом. И начальник промысла пригрозил: ежели какая сука покусится на живность, бегающую по территории промысла, – раздеру, мол, на мелкие куски. Вплоть до увольнения с работы…

– Ну а дальше? Что с песцом?

– Ну что… Вылечился, написал в газету «Пульс Ямбурга» благодарность газовикам за проявленную заботу и теперь живет в свое удовольствие на промысле на законном основании.

Михалыч засмеялся, довольный своей шуткой насчет газеты. Я выполз из мешка и ринулся к болотной луже – умываться. Вернулся я к накрытой скатерти. На ней лежали розовые ломти сала вперемешку с кусками краковской колбасы, черный хлеб, вареное мясо, копченый муксун. Снедь была густо припорошена зеленью и удобрена головками чеснока и лука. В граненые стаканы писатель плеснул водки.

– За сбычу мечт! – провозгласил Михалыч, поднимая стакан.

– За! – ответил я.

Целый день мы пили водку и стреляли по консервным банкам, много говорили о любви к женщинам и природе. К концу дня, поняв, что окончательно сливаемся с природой, завалились спать.

Проснулся я светлым солнечным днем. Настроение было отличное, тело – бодрое, голова – ясная. Хотелось подвига и любви одновременно. И побольше. И чтоб в пятом модуле, и чтоб с Ириной Африкановной – на глазах изумленной публики.

Мои фантазии прервало чавканье. Слева сидел песец и жевал остатки колбасы. Справа – Михалыч, печатал повесть на компьютере.

– Кажись, все, – радостно объявил Михалыч. – Кончил!

– О чем роман? – спросил я.

– Да так, об одном случае из охотничьей жизни тридцатых годов прошлого столетия.

Я сбегал умыться, принял из рук бытописателя стакан водки, кусок сала с хлебом и сел за монитор – читать повествование под заголовком «На кабанов в 1937 году».

«Утром 3 ноября 1937 года шофер районного Особого отдела НКВД СССР Петр Маньшин сидел в своем «воронке» с надписью: «Товары и услуги» и поджидал начальника на улице Энтузиастов. Мимо проходил опер Егоров.

– Подбросишь? – спросил Егоров.

– Залезай, только взад садись, я ведь за начальством прибыл.

Егоров долго гнездился, пристраиваясь на узкой лавке. Угомонясь, сказал тихо:

– У меня ажур.

– Да ну? – оживился Маньшин. – Где взял?

– Тебе какое дело?

– Да нет, я так. Что с меня?

– Полкабанчика и мешок рыбешки.

– Ого!

– Не хочешь – другому отдам.

– Лады! – согласился Маньшин. – Когда?

– Смоемся после развода.

Разговор прервался появлением начальника Парамонова. Это был высокий приятный мужчина, он курил папиросу и морщился от дыма.

– В отдел! – приказал начальник, жуя папиросу.

Машина запетляла по городу и въехала на служебную территорию, огражденную со всех сторон высоким забором с колючей проволокой. Маньшин покопался в моторе, подкачал баллоны, сходил и выписал путевку в МТС – починить маслонасос.