Борис Касаев - Большая охота (сборник)

– Надолго? – спросил дежурный.

– Минут на сорок…

Выскочил Егоров, и приятели уехали. Вернувшись, Маньшин навестил начальника хозчасти и выклянчил навесной замок.

– На кой он тебе? – покосился завхоз.

– Воруют, – неопределенно ответил Маньшин.

С левой стороны, возле водительского сиденья, стоял металлический ящик, похожий на сейф. В недрах его, рядом с банками, склянками и бутылками с кислотами и другими полезными едучими смесями, хранились мелкие запчасти, патроны, граната-лимонка. Жадные руки Маньшина напихали в ящик много всякого добра. Здесь были фляжки с водкой, зажигалки, патефонные иголки, примусные головки, медные гвозди, колоды игральных карт с похабными картинками, портсигары. Тут же покоилось около десятка толовых шашек, полученных от Егорова. Маньшин аккуратно накрыл взрывчатку тряпкой, осторожно опустил крышку и навесил замок. Удовлетворенно хмыкнув, спрятал ключ в секретную щелку под сидушкой…

…Возвышаясь над рабочим столом, Парамонов сосредоточенно просматривал секретные документы. Он курил папиросу и морщился от дыма, как от зубной боли. Покончив со сводками и донесениями, Парамонов обратился к почтовой корреспонденции. Он взял серый стандартный конверт с кривым штампом. Обратный адрес значился: г. Ныдинск, ул. Трудовая, дом 21, комната 5, Страхманюк Д.П.

Парамонов повертел конверт в тонких, желтоватых от табака пальцах, пожал плечами и вытряхнул из пакета несколько стандартных листков в клетку, исписанных убористым почерком.

«Уважаемый товарищ начальник Парамонов, – начал читать Парамонов. – Пишет Вам житель города Ныдинска, член ВКП(б) с 25-го года, почетный партийный агитатор Страхманюк Даздраперма Петровна. Хочу обратить Ваше внимание на тот непреложный факт, что несгибаемая линия нашей партии и лично дорогого великого вождя и учителя товарища Сталина, направленная на беспощадную борьбу со всякой вражеской сволочью, ведет весь советский народ от победы к победе. Мы решительно избавляемся от всякой гнилой нечисти, но разные сволочи, троцкисты-бухаринцы, отщепенцы и подонки, даже в смертельных конвульсиях и судорогах цепляются за свою смердящую жизнь, принимают умильные и слащавые позы, а потом плюют нам вслед зловонным ядом оппортунизма, отравляя сознание советских людей. Уже до нашей подрастающей смены, до детишков добрались! До каких пор (я спрашиваю Вас как коммунист коммуниста!) в нашем городе будут давать с прилавков книжонку некоего горе-сказочника Чуковского К. под названием «Муха-Цокотуха»? Книжонку этого недобитого, видно, врага открыто дают во всех магазинах, даже в сельпо дают, где керосин и веники, это возле моста, рядом с могилками. В этой горе-сказке советские люди изображаются трусливыми букашками-таракашками, испугавшимися какого-то поганого паука (по всему видать, фашиста). Это злостная пародия на наш великий народ. Так называемая сказка проповедует не только поклеп и клевету, но и закоренелый индивидуализм в лице комара, героя-одиночки. Мораль сказки горе-писаки Чуковского К. очевидна – это буржуазная, враждебная нашей идеологии мораль! Книжонка проповедует предательство интересов рабочего класса, отказ от борьбы за социалистическую революцию и диктатуру пролетариата, за коммунизм…»

Концовка письма была угрожающей: ежели он, Парамонов, не примет меры, то она, Страхманюк, дойдет до Москвы.

– Что за болты в томате, – пробормотал Парамонов, отшвырнул письмо и громко позвал: – Гаврилов!

Явился помощник – подтянутый и тонкий, как гвоздь, в начищенных до блеска сапогах, в синих выглаженных галифе, в зеленой наутюженной гимнастерке, гладко выбритый, подстриженный. Разило от него одеколоном «Гвоздика». Смотрел он уважительно и преданно.

– Что ты мне подсунул? – смягчаясь, спросил Парамонов и показал на письмо. – У меня что, дел нету?

Гаврилов смутился:

– Да она, товарищ начальник, на конверте «лично в руки» написала. В те разы я бредни ее выбрасывал во второй архив, а на этом конверте – на тебе, «в руки». Ну, я и подумал…

– Подумал-подумал… Ладно. Она что – сумасшедшая?

– Похоже. Тихая. Года два назад имя себе поменяла на патриотическое. Была Евдокия… Активистка. Работает дежурной в Доме заезжих. Характеризуется положительно… Не замужем, детей нет… Не пьет, курит папиросы…

– Так это не первое письмо?

– Третье…

– Ладно, – сказал Парамонов, делая пометку на перекидном календаре. – Тащи ее ко мне в восемь вечера.

Сказал и выругался, вспомнив про торжественное собрание партийно-хозяйственного актива района, посвященное 20-й годовщине Октября, где ему выступать с докладом. Уже неделю Парамонов пыхтел над докладом, потея и матерясь.

Вздыхая, он открыл красную папку с гербом и пересчитал исписанные листки. Их не прибавилось за ночь и было семь. А требовалось, как минимум, двадцать – чем больше, тем лучше, дело-то святое – 20-летие. Гости из управления, из обкома пожалуют – нельзя осрамиться.

Парамонов обмакнул перо в чернила, аккуратно вывел вверху чистого листа цифру «8» и приступил к теме троцкизма. Но тема не раскрывалась. Он долго морщил лоб после первых слов: «Товарищи! Наша партия…», но ничего не придумал и углубился в тексты газеты «Правда», надеясь выудить что-либо оттуда. В газете было все по-казенному, не от сердца и все не то. Парамонов завел патефон и поставил пластинку. Зазвучала речь Сталина на недавнем пленуме ЦК: «…Надо разбить и отбросить гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас будет затухать. Неужели мы не сумеем разделаться с этой смешной и идиотской болезнью, мы, которые свергли капитализм и подняли высоко знамя мирового коммунизма!»

– Сумеем, – пробормотал Парамонов. – Хорошее место для цитаты. И только. Не передирать же доклад вождя…

Измучившись и обкурившись, Парамонов собрался уж было бросить на сегодня писанину к черту, как взгляд его зацепился за серый конверт с кривым штампом. Он нерешительно вытащил письмо Страхманюк и сразу отыскал строчки, хорошо «ложившиеся» в тему. Парамонов взял перо и с облегчением написал: «Товарищи! Несгибаемая линия коммунистической партии и лично нашего вождя и учителя товарища Сталина на беспощадную борьбу со всякой вражеской сволочью ведет весь советский народ от победы к победе. Мы решительно избавляемся от разной гнилой нечисти…»

С творческим подъемом и огоньком работал Парамонов над докладом до полудня. Он с сожалением сделал остановку для участия в сеансе оперативной связи с управлением, понимая, что вдохновение после телефонного контакта с начальством может пропасть надолго.

К четырем часам пополудни доклад был вчерне готов, и Парамонов решил пообедать. В райкомовском буфете обед давно закончился, и дверь изнутри держалась на крючке. Парамонов тихо постучал и прислушался. От легких и быстрых шагов за дверью у него перехватило дыхание. Отворила высокая стройная юная женщина, румяная и пухлогубая. Парамонов сказал: «Привет, Маша!» – и снял шинель. Они прошли в полутемную подсобку. В тесноте ящиков, бочек и мешков стоял диван, накрытый шерстяным одеялом. Маша расстелила простынь, сбросила с себя юбку и кофту и легла. Парамонов торопливо стащил хромовые сапоги, снял галифе, швырнул кобуру с наганом в кадушку с гречкой. Присел на край дивана, положил горячую ладонь на Машину грудь, пробормотал ласково: «Здравствуй, тело, младое, незнакомое…»