Борис Касаев - Большая охота (сборник)

– Эт верно, – вздыхал Пугачев, почесываясь. – Уговорили, нехристи. Когда я коней крал и сбег, чтоб свои не повесили. Деньги немалые посулили. Я прикидывал, как чуть побунтовать да половчее смыться. А полковники и енералы в ответ – брось, дескать, давай погуляем, покуражимся всласть. Смотри, какая вольница. Ну, в раж вошел. Но все они зверствовали, я ж – нет…

Такой агнец!

V

Многих исторических деятелей порешил я, смиренный карлик. Вешал Лжедмитрия, Кондратия Булавина, декабристов… Народников не щадил. Рубил головы Хованскому и Волынскому, расстреливал кронштадтских мятежников. Участвовал в убийствах Бухарина, Зиновьева, Каменева. Подвел к гибели поэтов Клюева, Есенина, Павла Васильева… всех не упомнить. Скажу не хвалясь: Политбюро поручало мне казни. Я отправил на тот свет Ягоду, Ежова, Тухачевского, Блюхера… Даже лучшего своего друга, наркома НКВД Украины Александра Успенского убил с печалью в душе.

…Мы подружились в гражданскую – судьба забросила нас в контрразведку Колчака. На исходе войны перешли на сторону красных. Я быстро поднялся «наверх», Успенский прозябал на Алтае. Позвонил ему, когда начались чистки, порекомендовал проявить себя. Успенский проявил: приговорил к высшей мере восемь тысяч алтайских коммунистов. Его благодарил Ежов. Я подсказал шефу назначить Успенского наркомом Украины.

Успенский устроил на Украине резню. Им были довольны. Но Ежов шкурой чувствовал близкий конец.

На попойках, устраиваемых приближенными, Николай Иванович плакал, роняя малосольные огурцы на галифе:

– Мы – отработанный материал истории! Да, мы уже не нужны. Нас не пощадят – знаем много…

Я утешал:

– Застрелимся, как придут, у меня «Вальтер». Надежный…

Когда Успенского вызвали для ареста в Москву, я позвонил в Киев:

– Конец тебе, Сашка. Смотри сам, куда ехать, в Москву или еще куда. Утром получишь депешу…

Успенский разыграл спектакль самоубийства: написал предсмертную записку о решении утопиться в Днепре, оставил на прибрежном песочке одежку и пустился в бега. Побывал на севере страны, на юге, на востоке… А тою порой усиленно искали труп утопленника и не находили. Наконец, смекнули…

– Раззявы, – спокойно бросил нам вождь. – Найти живого или мертвого!

Успенский знал, что такое всесоюзный сыск. Всю милицию страны подняли на ноги, все секретные службы. Узрел беглец свои фотографии, расклеенные по строениям какого-то заштатного вокзала и сразу понял: хана.

…Я пришел расстреливать. Мы сидели в камере на топчане, по-дружески молча курили «Казбек», приканчивали пачку. Успенский как-то спас меня от гибели, и мне было не просто.

Потом мы двигались – Успенский впереди – гулкими горлами коридоров спустились в подвал. Приблизились к изрешеченной пулями ярко освещенной сосновой стене. Издали квадрат этой стены казался манящей дверью к свободе.

Он не повернулся.

– Ну, будь, – вздохнул я.

– Будь, – глухо отозвался Успенский.

Он еще говорил, а я уже стрелял…

VI

Судьба уберегла меня от репрессий, сестрица. Я счастливо вышел на пенсию и вот теперь здесь, в новозеланской глуши, в больничной палате, доживаю свой срок. Мне снятся века! Ближе, милее мне век, где детство мое…

Помню чудный вечер… Прискакал с государевой службы тятенька. Стоял надо мной, ладный и пригожий, как тульский пряник, потягивал из липового ковшика мятный квас и с любопытством разглядывал меня. На его усах и бородке сверкали квасные капли. Молвил ласково:

– Лепота! Ужо, бесенок… Ну, слава Богу…

Помню другой вечер… В полутемную светлицу шагнул царь. Иван Васильевич был юн, тонок, угловат. За ним – я. Глаза царя кротки и бездонны, в них мерцало пламя свечек.

– Ну как? – с любопытством вопросил он, крестясь и подходя к колыбельке.

Царица рдела:

– Вот!

– Лепота, – прошептал Государь. – Ужо. Ну, слава Богу.

Иван Васильевич пошевелил пальцами в перстнях возле личика своего первенца:

– Ванюша! Динь-дон, динь-дон, загорелся Кошкин дом!

Потом царица возилась у колыбельки, а мы сидели тут же, играли в шахматы. Играли азартно и долго. Наконец, к вящей радости царя, я сдался.

– Будя, государь, с тобой не совладать! – разводя руки и подпуская своему голосу краски восторга и удивления, воскликнул я.

– Да, я умею играть, – бахвалясь по-мальчишески, легко и просто согласился царь. – Кого хошь объегорю.

«…Было ли это, Господи? Ты уберег меня… Зачем?! Мне снятся века, деяния мои страшные. За что ты меня так, Господи? Ведь был я невинный младенец. Птенец! За что покарал ты птенца, обратив его в дьявола?! За что?! Дай ответ, Господи! Дай!..»

VII

Главный врач новозеланской городской больницы Иван Уткин:

– Алло, Никита Сергеевич? Здравствуйте. Уткин позвонил, прошу прощения. Скончался Отбабахин…

Председатель горисполкома Никита Лебедь:

– Ну позвонил бы утром!

– Тут такая жуть! Нетелефонный разговор…

– Не темни! Что случилось?

Уткин:

– Прошу приехать. Нетелефонный разговор.

Лебедь:

– Ладно. Посылай «скорую»…

VIII

Из решения горисполкома г. Нового Зеланска: «В целях увековечения памяти несгибаемого большевика, пламенного революционера, ветерана партии, кавалера государственных наград, персонального пенсионера союзного значения Отбабахина Тимофея Федоровича горисполком решил:

1. Переименовать микрорайон Конский Бугор г. Нового Зеланска в микрорайон Отбабахино.

2. Переименовать улицу Цветочную в улицу Отбабахинскую.

3. Присвоить пионерской дружине средней школы №1 почетное звание «Юный Отбабахинец»

IX

Из Указа Президиума Верховного Совета РСФСР: «…Переименовать город Новый Зеланск в город Отбабахинск…»

Сомнений нет: наш Кутюкин – гипнотизер…

Однажды (мы обомлели) он вонзил свой пронзительный взгляд в бригадира и сказал:

– Пора, бугор, бросаем работу…

Бросили! В самый разгар дня!

Как-то он заметил буфетчице аэропорта:

– Таким чаем, Дуся, больше народ не пои. Помои!

Что бы вы думали? С тех пор в аэровокзале чая не бывает.

Сидим мы как-то на совещании и толкуем про малую механизацию. Образно говоря – лясы точим. Потому что про эту механизацию пятый год болтаем.

Вдруг раздался голос Кутюкина. Вонзил он свой взгляд в начальника и говорит:

– Тельферы, подъемники, лебедки… Как низко мы летаем, как мелко мы плаваем. Без воображения, без фантазии. Надо интерпретировать! Кумекать! Давайте внедрим летающий подъемник. Вертокран! Чуете масштаб?

Начальник помялся и говорит:

– Чуем… А что?

Убедил!

С того совещания все и началось… Работники треста превратились в теоретиков, проектантов, разработчиков. Многочисленная армия наших снабженцев рыскала по всем закоулкам Отчизны в поиске пропеллеров, двигателей и шасси. Они привезли абсолютно все, что надо и многое из того, чего не надо. Были доставлены, к примеру, не только обломки обеих рук от статуи Венеры Милосской, но и голенища сапог с ног Александра Македонского.