Борис Касаев - Большая охота (сборник)

Братья Семка и Мишка отвоевались. Семка в Берлине, Мишка под Прагой. А до войны они были отродьем кулацких элементов, как выжили – не знали.

Война сделала их матерыми. Хотя ранения получили смешные: у Мишки оторвало два пальца на левой ноге, у Семки – два пальца на правой.

Служили братки шоферами, возили что придется: снаряды и продовольствие, раненых и мертвых. Не раз горели синим пламенем на своих полуторках, рвались на минах, расстреливались с небес. Но как-то избегали смерти.

Когда братков в очередной раз накрывала бомбежка, они яростно молили: «Господи Иисусе, убей быстрей!» И гнали грузовики сквозь взрывной кроваво-черный ад. В общем-то, жить, конечно, хотелось. Хотя все одно ведь убьют.

Сильнее всех мук терзало желание заснуть мертвым сном.

Были смешные эпизоды. Ехал как-то Мишка и вздремнул за рулем. А навстречу – штабной «виллис». Вильнул Мишка и долбанул своей полуторкой «виллиса» в бок. Хотели Мишку под трибунал как вражину. Комполка заступился: солдат, мол, не смыкал глаз четверо суток, а вовсе не покушался на жизнь начальства. Смеялись после.

А с Семкой была история покруче: в плен угодил. И полуторка вместе с американской тушенкой в плену очутилась. Семка валялся, избитый, в каком-то подвале, размышляя напоследок: «Прощевай, брательник! Уж скоро пулю схлопочу».

А утром наши отбили хутор и освободили Семку. Полуторка была целехонькой, только враг изгадил кузов, превратив его в сортир. Семка, матерясь на весь фронт, выдраил кузов и уж было принялся грузить остатки тушенки, заботливо складированные немцами в сарае, как налетел коршуном какой-то майор-интендант и конфисковал консервы.

– Не могу, бляха-муха, не положено! – отбивался Семка.

– Я те дам – не могу! – рычал майор. – Враз под трибунал загремишь!

И потрясал пистолетом.

– Хоть расписочку дайте!

– Это можно. – И расписался на клочке «Правды».

После смеялись. Вышли, однако, братки из войны! Много лет потом не верилось, что живые.

Послевоенная их жизнь была колхозной. Чтобы как-то прокормиться – надо было воровать. А на трудодни – палочки одни. На селе без живности – смерть. Но ежели у тебя корова – плати государству налог натурой: молоком, маслом, сметаной. Ежели курица – плати яйцом. Одно – тебе, другое – государству. Но зерна и кормов не продавали. А денег все равно у тебя в кармане пшик: на добровольные государственные займы стребована копейка. Доставай где хошь корма, но милиции не попадайся!

Так, крутясь ежечасно, дожили братки до своих полувековых юбилеев. Тут послабления всякие пошли, а колхоз от щедрот своих стал выдавать крестьянам и хлебушек, и корма. И легковые машины забегали по сельским проселкам. Пошла вроде жизнь. А все одно нету жизни!

Глянули Мишка и Семка друг на друга – заплакали. Старики стариками: черные, обугленные, морщинистые, седые, как ковыль. Была у них по молодой лихости радость – по девкам и бабам шастать. Прошла. Водочкой увлеклись. Бывало, под вечер, Нина, Семкина жена, глядит в окошко, а там Мишка на своем «зисе» тащит Семкин драндулет.

В хате братки садятся за стол:

– Ну, мать, угощай… По чарке… Спасибо Мишке – доволок.

Нина, раз такое дело, угощает. Выпив и закусив, меняются местами: Семка теперь тащит Мишку на буксире к братушкиной избе. Такие хитрецы!

А на седьмом десятке лет болячки всякие повылазили. И юбилейные медали пошли. Косяком. Пиджаки облепили.

Где ж вы раньше были, медали?

Перестройка подкосила братков. Новейших времен они просто не выдержали и скончались безропотно, один за другим, в канун нового века. Похоронили их незаметно и без речей. Видать, не забыл про братков Господь Бог, вот и позвал к себе. С медалями…

В тот памятный вечер пропал техник-старшина срочной службы Егор Новичков. Случилось это так. После вечерней поверки нагрянул в казарму командир нашей роты майор Хохлачев. Хотел он побеседовать с младшим начальствующим составом станций: ночью начиналась очень важная боевая работа. И легкий, на грани прочухана, инструктаж сержантов и старшин, по мнению майора, был не лишним. Тут и выяснилось, что пропал Новичков, скорее всего – удрал в самоволку.

…А старшина в это время валялся утомленный в лопухах за забором воинской части в обнимку со своей подружкой Маргаритой, студенткой местного педтехникума. Смотрел на близкие южные звезды и вслух мечтал о будущей жизни. Ритка тоже смотрела сквозь заросли бурьяна на звезды и влюбленно слушала бред Егора. Наконец, Егор замолк и озабоченно взглянул на светящийся циферблат:

– Ну, мне пора, боевая работа, понимаешь…В те уж стародавние времена, лет тридцать с гаком назад, когда еще существовала в природе Советская Армия, служил я в космических войсках. Это был отдельный научно-измерительный комплекс по обнаружению космических объектов и слежению за ними. Располагались мы далековато от Байконура и Плесецка, но имели к ним самое прямое отношение: как только там запускали какую-нибудь космическую «болванку», наш комплекс тут же садился ей на хвост, снимал с нее все данные и отправлял куда надо для последующей обработки. Таких комплексов в Союзе было с дюжину, в том числе и на «кораблях науки», бороздивших просторы мирового океана. Иногда боевая работа нашей части длилась месяцами, и тогда военный комплекс напоминал гигантского ежа, ощетинившегося крупными и мелкими иглами антенн, а громады куполов «Орбит» сверкали на солнце, как антоновские яблоки.

Впрочем, выпадали и каникулы между пусками ракет. И тогда далеко не придурковатый солдатский и сержантский контингент попадал в цепкие лапы «пехотинцев», с глубоким удовлетворением мучивших его строевой подготовкой, нормативами противоатомной и противохимической защиты. А потом – в жаркие объятия политдокладчиков, с наслаждением истязавших солдат основами марксизма-ленинизма. Но вот труба вновь звала боевые расчеты к ЭВМ, к телемониторам и осциллографам – и строевики с пропагандистами надолго выпадали из поля зрения личного состава. Между прочим, офицеры у нас поголовно являлись «академиками», солдаты как на подбор имели высшее, неоконченное высшее или средне-техническое образование. Родина знала, кого допускать к выполнению космических программ, заботливо и вволю кормила служивых сливочным маслицем, белым хлебушком, красной рыбкой, жирной фронтовой котлеткой, жареной окопной картошечкой, мясцом. Впрочем, каши «кирзы» тоже хватало, но ее скармливали в основном клиентуре гауптвахты.

После успешных боевых работ многие солдаты поощрялись отпуском домой, офицеры награждались медалями и орденами. Служил в нашей части майор Потапов, носивший Звезду Героя. Майор не любил казенщины и с подчиненными обходился по-братски. Рядовые платили взаимностью и стреляли у него сигареты. Потапов был начальником нашей станции ППСЕВ – приемного пункта сигналов единого времени. Когда он впервые появился на нашей станции, мы поинтересовались, какой подвиг он совершил. Майор вынул сигареты «Джебел», угостил нас и рассказал: