Лев Котюков - Черная молния вечности (сборник)

Эх, не можем мы без назиданий даже поскорбеть! И не оттого ли почти век назад оторопело воскликнул Сергей Есенин:

Но отвлекся я, решительно отвлекся. Сколько там уже на часах?! Ого-го! Полдень. Все пивные нараспашку. Кстати, Рубцов никогда не носил часы, вернее, не имел оных. В отличие, например, от своего товарища Анатолия Передреева. Тот завсегда был и при часах, и при костюме приличном. То есть, более уважительно относился ко времени и эпохе. И мне вздорно думается, что это уважение позволило ему прожить значительно больше Рубцова.

Время – очень капризное и мстительное существо, но питает слабость к хорошим часам и костюмам – и по мере сил отсрочивает отбытие их владельцев в абсолютную антивечность, великодушно придерживая при себе людей уважительных. Жаль, что люди не всегда это понимают – и по уму не встречают, и не провожают по одежке.

Рубцов очень переживал небрежение времени и эпохи – и порой это проявлялось весьма в своеобразной форме.

Как-то в минуту беспросветного безденежья и иной нужды в темном коридоре нам повстречался великолепный Передреев.

– Толя, одолжи, пожалуйста, рубль, – смиренно попросил Рубцов.

– Рубль?! – с высоты своего немалого роста и великолепия с недоумением переспросил Передреев.

Выдержав паузу, как бы переваривая нелепость просьбы, он с гневным назиданием изничтожил просящего:

– Да ты хоть понимаешь, что я иду в приличное общество! В Домжур!.. Там Рождественский будет и Ахмадулина! А ты рубль клянчишь!.. Да кто ты такой?!..

– Значит, не дашь рубля, Толя? – безнадежно переспросил Рубцов.

– Тебе на русском языке сказано: я иду в приличное общество!

– Хорошо, Толя, сейчас пойдешь! Подожди!

– Ну, что еще там у тебя?! – снисходительно задержал шаг Передреев.

– Сейчас, Толя!..

Рубцов проворно юркнул в какую-то комнату – и враз выскочил обратно с вилкой в руке. Подскочил к Передрееву и со всего размаха всадил ему вилку в бедро.

Треск раздираемой штанины. Громовое проклятье Передреева и злорадный выкрик Рубцова:

– А теперь иди в свое приличное общество!!!

Самое удивительное, что в тот вечер Передреев все-таки отправился в Домжур и успешно выступил там вкупе с Ахмадулиной, ибо у Толи оказались запасные брюки в отличие от незапасливого Рубцова.

Вот так оригинально выразил Рубцов своё отношение к прошлым, нынешним и грядущим «приличным» обществам-сообществам, к тайным и явным, существующим и несуществующим.

Не нужно думать, что Передреев не знал им цену. Он был не только талантливым поэтом, но умным человеком. К сожалению, а может, к счастью, эти параметры не всегда совпадают.

Передреев прекрасно все знал и понимал, но ерничал и чуток поддразнивал своего товарища.

Меня, дескать, приглашают в Домжур, и Твардовский печатает… А ты, хоть и талант, и даже почти гений, но в «Новом мире» тебя мордой об стол, чистая публика от тебя воротится, и в арбатские дома, например, к Кожиновым, дальше прихожей тебе хода нет.

Рубцов был нормальным человеком, а не пресловутым чудиком, как пытаются нынче представить его иные мемуаристы.

Судьба с малых лет не щадила его. Ранее сиротство, детдом, беспризорство, суровая морская работа, четыре года службы на эсминце в северных морях, – и опять работа, бездомство, проклятая бытовая неустроенность до самой смерти.

Только непроспавшиеся идиоты могут думать и говорить, что поэт не стремился к нормальной, благополучной жизни, что романтизировал свое бесприютство и одиночество. Судьба обижала его, но он не обижался на Судьбу. И не зря им сказано:

Он любил свою Судьбу, но зверем вечерним быть не хотел. Поэт был нормальным русским человеком, а его упорно сносила вниз река Жизни. Но он сопротивлялся тяжелому течению – и порой одолевал его. Ему хотелось нормально жить, просыпаться под собственной крышей, напечататься в «Новом мире», выступать в престижных залах…, а не скитаться по краю поля русского бытия. Ему хотелось просто-напросто быть, а не казаться. Но жизнь и судьба, а может, ни то и ни другое, властно отпихивали его на отшиб, на край, за край.

О, как погано и страшно на этом краю! На краю бездны без тьмы и света. И ничтожно число живущих, способных выдержать этот демонический морок тьмы незримой.

Конечно, Рубцову внешне было далеко до великолепной голливудской стати Передреева, но уродом он не был. А большинство окружающих относилось к нему, увы, не только как к выдающемуся поэту, но как к бродяге и скандалисту. Сие отношение прекрасно иллюстрирует его замечательное стихотворение «Неизвестный»:

Вот она – Судьба! Вот оно – образное ясновидение.

И страшная, безжизненная река Жизни.

И отпеванье крещенских снегов, и бесконечный путь навстречу вселенской метели.

И тупые, грязные слова вслед ушедшему в бессмертие.

Ну, разве не обидно по-человечески! Тут не то что за вилку, за вилы схватишься!

К сожалению, Анатолий Передреев не только поддразнивал, не только помогал Рубцову, но и, увы, завидовал.

Он одним из первых откликнулся в печати на «Звезду полей», но и он же незаслуженно вчистую раскритиковал гениальные белые стихи Рубцова «Осенние этюды». Разгромил их несправедливо, умело и зло. И я абсолютно уверен – не от непонимания. И не из-за порванных штанов. Так дал по рукам товарищу, что тот, к сожалению, поверил критике и больше не работал в этом ключе.

Рубцов был очень доверчивым человеком. Это редкое человеческое качество часто приносило большие неприятности поэту.

Не хочу бросать лишнюю тень на прекрасного поэта Анатолия Передреева, ибо он имел право завидовать, поскольку был талантлив. Но почему сонм бездарей завистно унижал поэта при жизни и продолжает сие бесовство в наши дни?!

Некий критик по фамилии Новиков умудрился объявить Рубцова – «Смердяковым русской поэзии!..»

Каково?!.. Но «…Есть Божий суд»! Есть!.. И пусть подобные «Новиковы» помнят это. А ежели не желают помнить, тем хуже для них.