Лев Котюков - Черная молния вечности (сборник)

Но отец утром строго спросил:

– А Коля – где?! Он почище вас всех будет! Он настоящий, хоть и лысый! Вы его не смейте обижать! Щенки! А ну, разыщи-ка! Одна нога здесь – другая там!

И впоследствии всегда вспоминал о Рубцове, радовался его новым публикациям и, прочитав написанное, говорил:

– Ну, разве можно обижать такого человека! Смотрите там!..

А там смотрели!.. И не только смотрели, но и видели зорко, зрели, не в пример иным записным патриотам, что явление Рубцова есть предвестие конца советской псевдопоэзии. Стихи Рубцова заставили, именно заставили, многих и многих осознать, что есть русская поэзия, что над отчим словом не властна никакая идеология.

Стихи Рубцова – это прорыв в новую Россию, предвестье истинной России, которая, несмотря на свою тысячелетнюю историю, только-только начинается и творится на наших глазах в заблуждениях и страданиях.

Этим пророческим мироощущением пронизана каждая строка замечательного стихотворения «Зимняя песня»:

Думается, этот шедевр лирики Рубцова с его открытой магической мощью равен, а может быть, и превосходит великое стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…». Допускаю, что кто-то со мной не согласится. Но я не ищу согласия.

Воистину несчастны не слышащие светоносной Божественной музыки грядущего.

Однако признаюсь: я и сам не сразу ее услышал. В первые годы знакомства с Рубцовым я был под большим влиянием стихов Мандельштама – и не жалею, что как корью, переболел его захватывающей, но честной невнятицей.

Помнится, меня очень разозлило, когда Рубцов не разделил мой восторг по поводу мандельштамовских строчек:

– А при чем тут журавли?.. А так вообще ничего, хорошая филология… Но у него настоящее есть: «Петербург, я еще не хочу умирать, у меня телефонов твоих номера…»

Теперь-то я понимаю, что Рубцов был прав: истинная античность – это не филологическая перегонка языковой стихии через самогонный аппарат интеллекта. Вечной античностью, пронизаны строки Рубцова:

Однако не очень уютно обитать на чердаках в северных краях поздней осенью. А в подвалах Лубянки еще неуютней, без оглядки на время года. Но мало ли где бывает неуютно.

Историческая античность не была раем для поэтов – и бессмысленно сокрушаться о потерянном рае. Лучше сокрушаться о непотерянном, дабы раньше срока не оказаться в аду. Невозможное есть истинная античность, – и невозможное нам не потерять никогда.

Но оставим невозможное невозможному, ибо недавно я с удивлением узнал, что в родном Литературном институте преуспевающим стихотворцам назначаются поощрительные стипендии имени Осипа Мандельштама и Булата Окуджавы.

Политическое окололитературное явление, именуемое Окуджавой, вне моего скромного разумения, – пусть на сей счет филологи ломают безнаконечные копья. А вот за талантливого русско-еврейского поэта Мандельштама как-то неловко. Он никогда не учился и не преподавал в вышеназванном учебном заведении. И, наверное, был бы весьма удивлен столь вольному использованию своей фамилии в институте имени Максима Горького. Думается, справедливей было бы назвать отличительную стипендию именем Николая Рубцова, лишенного обычной-то студенческой стипендии в годы своей учебы. Абсолютно уверен, что Осип Мандельштам только порадовался бы за своего собрата по перу.

Почему мы не понимаем, что живущие в сей миг на земле являют лишь малую часть всего человечества, зачем мы возносим одних в ущерб другим?! Зачем вместе с демонами и бесами спешим заткнуть бреши в пустоте пустыми именами? Пустота не терпит обмана. Но бесы прячутся в пустоте – и отвечать приходится людям.

Человеку от природы свойственна боязнь замкнутого пространства. В медицине эта боязнь обозначена слюнявым словом «клаустрофобия». Чрезвычайно поганое и заразное слово. И не случайно люди, большей частью, стремятся к обладанию внешним миром, а меньшей частью, с трудом, через силу, – своим внутренним бытием. Движение вовне есть путь против Бога. И посему не случайно в Святом Писании сказано: «…проходит образ мира сего».

Обладание внешним есть жалкая, но очень убедительная иллюзия. Но и обладание внутренним бытием есть иллюзия втройне, ибо нельзя обладать Богом.

Кто ответит: где человек может стать воистину человеком?! Неужели воистину счастливы забывшие дорогу домой?!

К чему я все это бормочу?! – спросите вы, дорогие мои читатели, и будете правы. О каком внешнем и внутреннем можно нынче думать, когда завтра можно запросто и без голода сдохнуть?! Но я отвечу! Да, действительно, завтра можно сдохнуть без голода и с голодухи и, в первую очередь, от чрезмерного желания нажраться сегодня! И простите мне мелкую мораль, в порядке исключения.

– Это я для тебя делаю!.. – значительно говорит некто и куда-то уважительно звонит по мобильному телефону.

Я малодушно молчу, а на самом деле кричу сам себе:

– Не надо ради меня! Ради Бога не надо! Я сам себя не стою! Зачем же меня вконец обесценивать?! Я – не человек! Я – внечеловек! Я – сверхгиперинфляция! Я не обладаю собой!

Но значительный некто не слышит мой душевный вопль, говорит в телефон и о чем-то договаривается ради меня.

И я принимаю это «ради меня!..», но, Боже, как тяжко, как стыдно душе, хотя нет ничего стыдного в чужом благорасположении.

Ох, как ненавистно было Рубцову это «ради…».

И когда я вспоминаю отстраненное лицо своего товарища, когда слышу его сокровенное молчание, когда припоминаю его тихие, как бы случайные, незначащие слова, я вдруг отчетливо понимаю, что этот человек знал нечто большее, чем надобно знать человеку. Знал помимо себя самого. И не мог поделиться своим тайнознанием с живущими, ибо неизречима в словах была сия тайна – и не принадлежала сия тайна ни внешнему, ни внутреннему миру поэта. А стихи? Стихи могли выразить лишь малую часть сокровенного. Но, слава Богу, это «малое» навсегда осталось в отчем слове.