Лев Котюков - Черная молния вечности (сборник)

Сейчас хороню дедушку. Последний долг человечий… За меня не беспокойся в том смысле. Я исключаю все, что было. До абсолюта. Будь здоров. Пиши по прежнему адресу.

Здравствуй, Володя!

Получил письмо, думал над «душами». [5] Все вытравить нельзя да и нет смысла. Но третью часть я устранил безболезненно. Так что буду готов к вызову в издательство.

Когда же состоится?

Я теперь работаю в Репьевской райгазете. [6] Блокада кончилась: в обкоме доверили… Кстати, там сейчас зав. сектором печати человек, с которым я в 62-м году работал в газете.

С Воронежем я могу быть на короткой ноге: отсюда ходит автобус, а еще лучше – сесть на самолет и через 25 минут там. Дешево и скоро. Думаю, в ближайшем будущем встретимся.

Жму руку

Алексей

1. VI. 65.

Привет, Володя!

Поздравляю писателя В. Гусева [7] и спрашиваю тоже: Што на очереди? Я отослал рукопись в «Мол. Гвардию» [8] 40 стихов. Но делаю сейчас другие. Ночь легко идет, когда пишется, но днем взвинченность от недосыпа. Во, брат, жизнь. Мне так нравится, когда идет.

Привет семье, Чаду – особо. Но у него свой язык, на который мы свое не умеем переводить.

До свиданья!

Здравствуй, Владимир!

Я был в издательстве 25-го сентября. Светлана Глебовна [9] сказала: уже сдан в производство. В производственном отделе разочаровали: еще не сдавали. Спросил, когда сдадут. Спросили: зачем вам это нужно? Сказал: хочу знать, когда будут листы. Ответили: в октябре-январе!

Молодцы.

Я звонил тебе. Бахарева [10] сказала, что якобы ты хочешь написать к сборнику аннотацию. В день последней встречи у нас с тобой разговора об этом не было. Ты хочешь написать? Я хотел бы быть в курсе дела.

Напиши мне вкратце. Я не против твоей аннотации. Но надо знать – просто ли это твое желание?

О деле – все.

Я буду еще в Воронеже не раз. Здесь тружусь. Сегодня перешел на отдел писем, на который и ехал сюда. Появился человек, и дай бог, чтобы он потянул сельхозотдел и чтобы в эту телегу меня снова не впрягли. В отделе писем у меня больше времени для своего, зарплата одинакова. Есть кое-что новое свое.

С досады, навеянной статьей некоего аспиранта ВГУ В. Бахмут о С. Есенине, кою он прислал в нашу газету, написал о «Есенине – вслух». [11] Статья. Хотелось, чтоб искренне и не по-газетному, по-человечьи. Что вышло – не знаю. Вот и все. Жму руку. Читаю «Рыбный день».

О нем – потом. Будь здоров.

Здравствуй, Владимир!

На почте взял твое письмо. Если еще возможно, дай им [12] аннотацию, кажется, при таких темпах производства можно успеть написать в сборник [13] что угодно, даже некролог на смерть автора. «Рыбный день» [14] прочитал. Автор как-то по-новому приоткрылся как человек. Видишь, писание порой выдает нас людям довольно отчетливо. Первая часть мне особенно понравилась – та жизнь, которая страшно бесит меня в городе, особенно в семьях интеллектуалов.

Вторая – отшельничество человека и фон (люди, щуки, деревья) реальные окрестности реального города, состояние отшельника очень знакомо, и как-то жаль мне твоего человека.

…А ты, оказывается, знаешь такие вещи, как рыбалка и все с ней связанное. Это мое помешательство тоже.

– Пишу свое. Ох, и трудно: чем дальше – тем неподатливей все, с чем имеешь дело. Будь здоров, авось, отдел так и утвердят за мной. Здесь – совсем другое. Жму руку.

А. П.

5. Х. 65.

Здравствуй, Володя!

В последнее время чувствую себя каким-то ссыльно-отрезанным, дважды ходил сегодня на почту, сам не зная зачем, – и неожиданно-быстро получил твое письмо. Что для меня – новость? То, что я включен в план «Мол. гвардии», да еще на 1966-й. Это и хорошо, и плохо. Плохо потому, что в один год две книги – нельзя и меня там, по всей вероятности, вычеркнут. Хорошо – если включат снова, но на другой год. Это мне что-то дало бы для новых вещей, над которыми бьюсь, как младенец с сознанием взрослого. В чем-то нужно не то, что есть, я так уже не могу. По-иному еще не просто, еще не подошло все, что нужно. А так, как было, не стоит повторять. Что для меня – не новость? План и себя в плане видел, еще когда звонил тебе в твое отсутствие. Что сборник в произв. отделе, знал. Что все сдерживает «66» – тоже. Но ведь чтобы вышел в начале того года, пора бы, кажется, сдать в набор. Это – без мировой скорби. По-деловому.

Ладно.

О статье. [16] Это что-то сумбурно высказанное, выхваченное наспех из всех раздумий. Тем более, что я до последней минуты не думал писать о С. Е. Подтолкнул случай. Мне не удалось сделать второй вариант.

Мысль и чувство, наука и искусство – это очень долгий процесс осмысливания. Уловил я не все, провел что-то резкое между ними: оно проступает не так грубо, не так просто, как в статье. К этому примыкает и такая мысль.

Есенин – это та песня, которая несет отсвет вольной Руси, не мыслимой сегодня и не могущей так раскованно повториться. Никого не оставляет эта песня равнодушным, потому что наше вчера еще так недалеко (та вольная буйная стихийная сила), и как бы ни замкнули нас железные условия прогресса, цивилизации – молодость наша легко ранит своей песнью, отголосок которой – во всем Есенине.

Это – только об одном его луче. А их у него много – и все живые.

Вчера, ночью, дочитал «Травинки во льду». [17] Читал, стараясь сохранить беспристрастие. До половины это удавалось. Чувствовал, что пишется очень густо, «мясисто», и без претенциозной абстрактности мысли, с очень «земным» ощущением мелочей привычного мира, сквозь который пробивается проклюнувшаяся душа человека. После половины обнаружил, что беспристрастие было внешним, что недочитать уже – как перерезать живое.

К концу даже заржал среди ночи, поддавшись твоему классу. Потом подумал: а что эти травинки? Не искусственно ли они торчат в середине рассказа? Верь, и без символики чувствуешь и лед и травинки – не те, желтые, а эти – пробивающиеся. И даже если бы я случайно пропустил место о мертвых травинках и таким образом не знал, что они есть в рассказе, то название его не вызвало бы недоумения. Над этим и теперь думаю. Видимо, в них, в тех неживых, есть, что-то и другое, чего я не схватил. В конце зарябили Алешины отрывочные слова, мысли: что это, как, почему. Какой-то спад той напряженной ровности и значительности, что во всем рассказе. Может, сначала кажется – слова очень сгущены, до нарочитости, а потом вдруг натыкаешься на одно – и картина ясна, как та, – выступающая из класса этакой курочкой! Молодец! Лишь бы так пошло – но уже в развитии, в тебе во всем.