Лев Котюков - Черная молния вечности (сборник)

Но, слава Богу, истина, в отличие от рукописей, не горит. Для истины ничто адский огонь. Покойный Жигулин, отмечая людей, помогавших человеку и поэту Прасолову, неслучайно называет первым Владимира Ивановича Гусева. И вообще к Прасолову в Воронеже относились хорошо, даже В. Гордейчев.

Ныне мы публикуем письма Алексея Прасолова, адресованные В. И. Гусеву, в период их совместной работы над первой книгой поэта «День и ночь» – быть может, самой главной.

Не удержусь от одной необходимой цитаты из письма А. Прасолова – В. Гусеву:

Речь идет о картине Чюрлениса «Истина». Творчество этого художника, открытого поэту Владимиром Ивановичем Гусевым, оказалось созвучно тогдашнему настрою души Прасолова.

«„Истина“ запомнилась».

И ох, как хочется верить, что всем, кому дорога русская поэзия, запомнится все-таки истина, что свет истины неизбежно сокрушит темный морок домыслов и легенд.

В качестве приложения к статье публикую рецензию Вл. Гусева «Первая книга» и письма А. Просолова, адресованные лично Вл. Гусеву, с любезного разрешения Владимира Ивановича.

Владимир Гусев

Первая книга

О поэте Алексее Прасолове в эти годы говорено много. Отчасти он даже вошел в моду, хотя нет слов более несовместимых, чем «Прасолов» и «мода». Не желая примыкать к чьей-либо литературной удаче, тем более посмертной и вообще какой-то печальной, должен, однако, напечатать некоторые из писем Прасолова ко мне. Цель этой публикации, во-первых, чисто историко-литературная. Переписываются два литератора, в чем-то близких, в чем-то различных по взглядам на свое призвание, и, естественно, все приводимые здесь письма Прасолова имеют отношение не только к его личным делам, но и к его пониманию творчества. Это тем более важно, что в последнее время те или иные поэтические и критические школы стараются, как водится, приспособить умершего и не могущего ответить Прасолова к своим платформам. Так пусть он все же сам заговорит. Не следует из него делать некое дитя, которое якобы только тем и занималось, что кого-то слушало и кому-то было обязано. В воронежской литературной среде творческая несамостоятельность и всякого рода опеки вообще всегда невысоко котировались. Прасолов, когда был по-житейски «в форме», был человек собранный, жесткий и умный, болтать не любил, даже в глаза не любил смотреть – как бы для того, чтоб и тут не расходовать энергию попусту. Так он и письма пишет: кратко, собранно (кроме, конечно, тех случаев, когда он взволнован, хочет выговориться и т. д.). «Дурачком с улицы» он не был. Литературные его воззрения были зрелы и довольно определенны. Высокая классика: Лермонтов, Блок, Есенин. Он пишет статьи (о Есенине и др.).

«Действие» происходит в 1965 году, когда мы, Прасолов в качестве автора и я в качестве редактора, готовили к печати его первую книгу – «День и ночь». Я был редактором нештатным, издательским редактором была воронежская поэтесса Л. П. Бахарева (Шевченко), работавшая в то время в Центральночерноземном издательстве (сам я был преподавателем Воронежского университета). Оба наши имени числятся в выходных данных. Практически над книгой работали Прасолов и я. Я думаю, Людмила Бахарева не обидится, так как и я над книгой особенно не «работал».

Над текстами продолжал работать сам Прасолов.

В это время он, как обычно, мотался по районным газетам. В начале переписки он – в родной Россоши; затем он состоял в штате репьевской газеты «Ленинское слово». Почему его не «вытащили» в Воронеж, спросите вы? Вытаскивали и в конце концов вытащили. Вообще в Воронеже, вопреки некоторым разговорам, к Прасолову и в литературной среде и в обкоме относились хорошо или неплохо, но мешала известная его «болезнь». Это слово то ли надо, то ли не надо брать в кавычки, так как официальным алкоголиком он, кажется, не был. Кстати, по этому поводу можно сказать и следующее. Люди есть люди, и такой талантливый человек, как Прасолов, неизбежно вызывал бы чувства ревности и другие известные «литературные» чувства, если бы не эта самая его «болезнь». По своему поведению и биографии Прасолов был никому не соперник, некоторые даже и неталантливые люди относились к нему снисходительно или покровительственно. Так что нет худа без добра. Впрочем, дело не только в «болезни». Мало я знал в своей жизни людей более некарьерных, чем Прасолов (см. мои материалы в московском «Дне поэзии – 1977 г.» и в издании «Алексей Тимофеевич Прасолов. Указатель литературы». Воронеж, 1980). Все это чувствовали и по какому-то молчаливому сговору старались помочь ему, хотя это было нелегко. Вообще в то время в Воронеже была неплохая литературная атмосфера. Что же касается Прасолова, то с момента выхода коллективного сборника «В добрый путь. Стихи молодых поэтов» (Воронеж, 1958) он был замечен и одобряем.

В письмах опущены кое-какие личные мотивы, которые ни для кого, кроме двух близко знакомых людей, не представляют интереса.

Остальное – в комментариях.

Здравствуй, Володя!

Думаю, ты в Воронеже. [1]

Что с рукописью? [2] Отдал? Как там реагируют? Молчаливо? <���…>

За это время вряд ли произошло что-либо существенное в изд-ве.

У меня тоже нового ничего нет. Есть только какое-то недоброе предчувствие по отношению к дальнейшей судьбе сборника. [3] Я не умею жить с расширенными от страха глазами, но тревога – спутник всякого дела, которое слишком близко тебе. Новых соображений за это время не накопил – видимо, они будут уместней, когда в изд-ве подступят ближе к делу.

А мы в основном, кажется, сделали то, что нужно, чтобы отдать им рукопись. Если ты там, ближе видишь что-либо новое – ответь.

Я думаю над новым, в том числе и над тем замыслом, куски которого читал тебе. [4] Жду слова. Жму руку.

Алексей

P. S. Пиши по адресу, указанному на конверте. 27. IV. 65.

С праздником!

Здравствуй, Володя!

Письмо получил. Безусловно, ничего нового не могло произойти там за это время.

В Воронеже я буду, как только появится важная необходимость – часто, «почаще», конечно, не могу сейчас наезжать. Но если что-либо появится – черкни сразу. Приеду.