Евгений Додолев - БереZOVский, разобранный по буквам

«Есть люди, смерть которых удивляет. Как будто они не люди, и смерть не про них. Вот Майкл Джексон когда умер — я помню свое изумление. Как так — умер?! Джексон не может умереть, Джексон может только поломаться. Или вот БАБ — совершеннейший персонаж Гофмановских “Эликсиров дьявола”. Ну вот как он может умереть? Он танцует, поди, где-нибудь на крыше: “Давай. на крышу. на крышу. там мы поборемся, и кто спихнет супротивника, тот король и может пить кровь!”»

Аркадий Кайданов:

«Ему всегда нравилось создавать вокруг себя шум, легенды и движуху. Не изменил себе и после смерти. А вот в то, что БАБ мечтал вернуться, — верю, и даже не сомневаюсь.

Только наш бульон был живителен для него.

Кажется, я понял одну из причин гиперактивной реакции широкой публики на смерть БАБа!

Россия всегда была склонна мыслить мифическими образами, она всегда любила сказки, а БАБ был сказочным злодеем, он был мифом, самостоятельно сотворившим себя на благодатной для мифотворчества почве.

Когда сказка кончается — немного грустно, пусть это была и страшная сказка.

А теперь надо или придумывать новую страшилку, или выныривать в свою повседневность, которая еще страшнее.

Но мы лучше придумаем, верно?..

Человек всю жизнь вел свою игру, упиваясь собственным дриблингом. И вдруг оказалось, что он уже играет сам с собой и за пределами поля. Это невыносимо и гибельно для натур такого склада.

Закрывая для себя тему бурно жившего и шумно усопшего, отмечу два роковых прокола этого человека.

1. Он был убежден, что судьба повелела ему вращать Землю, позволив не заморачиваться при выборе способов и механизмов.

2. Он постоянно влюблялся в невероятных тварей и сук, страдал из-за них и выбирался из-под обломков каждого своего романа с изрядно облегченными банковскими счетами и болью в душе».

Аксинья Гурьянова:

«Грустно, и болит душа. Много лет тому назад один человек поверил в меня, хотя я даже не умела обращаться с компьютером, не знала иностранных языков, не понимала, что делать и у кого просить помощи в незнакомой и враждебной

Москве. На первой встрече он спросил меня: „Как тебе Путин?“ (ВВП тогда начал набирать обороты.) Я тут же выпалила: „Я буду работать у него?“

„Нет, — ответил он, — Путин будущий президент“.

Так и сбылось. Сбылось и многое другое.

Очень важно, чтобы в тебя кто-то верил, и в меня поверил Он. Но еще более важно быть всегда благодарным тому, кто первым протянет тебе руку помощи. Гадкому утенку, которым тогда была я, никто, кроме него, не хотел помочь. Спасибо ему за это, я никогда его не забуду».

Михаил Дегтяръ:

«В действительности, последним интервьюером Бориса Березовского был я. И дело происходило не в Four Seasons, а отеле 41 на Buckingham Palace Road.

Этот парень из Forbes только отошел от Бориса Абрамовича, как сразу подошел я.

Многое он мне рассказал в тот вечер, но даже сейчас не буду этого пересказывать: ведь Березовский просил этого не делать! Скажу лишь, что был он весел, бодр, ни о каком самоубийстве не помышлял.

В свое время я просил его помочь привести в порядок одну еврейскую могилу в Массандре. Об этой могиле я в 1995 году снимал фильм. Просил я и его, и Гусинского. Оба отказались. И тогда я с экрана Российского ТВ обвинил их в том, что не имеют они права считать себя евреями. Я напомнил Борису Березовскому ту давнюю историю, но он не вспомнил.

Мы стали прощаться.

— Увидишь там, в гардеробе, еще кого-нибудь, — сказал Березовский, — скажи им, что я больше не принимаю. Ты — последний.

— Как же я докажу, что был последним?

Березовский протянул мне пачку сигарет Benson & Hedges. Внутри была всего одна сигарета.

— Покажи им это, они поймут, — улыбнувшись, сказал Борис Абрамович. — И еще: не вздумай написать потом, что я здесь тоскую по березам.

На этом мы и расстались.

Кто-то когда-то после смерти кого-то гениально придумал — ушла эпоха. Теперь каждый раз после смерти более-менее известного человека весь фейсбук пестрит “оригинальными” пошлыми мыслями про уход эпохи. Сколько уже эпох ушло на нашей памяти? Вот и сегодня ушла эпоха. А что тогда осталось?»

Роман Манекин:

«Деньги, сами по себе — ничто. Большие деньги возникают там, где есть кредит. А кредит в РФ прямо обусловлен близостью к власти. БАБ при ВВП был отлучен от власти. Это — главный фактор! Соответственно не разориться он не мог. Это было не более чем делом времени. Как и предполагалось, небольшого.»

Ефим Шифрин:

«Забавнее всех в потоке откликнувшихся на смерть „опального олигарха“ выглядят те, кто осуждают тех, кто откликнулся. Эти сердитые господа не замечают за собой, что это осуждение — такой же способ прокричать миру о себе, как и спешные отклики откликнувшихся. Чтобы не множить эту неубывающую цепочку санитаров фейсбучной ленты, остановлюсь на предположении о том, что санитаров в нашем лесу становится намного больше, чем нечистоплотных зверюшек.»

Александр Архангельский:

«Что бы мы про него ни думали (а в день смерти либо хорошо, либо никак), он был ключевой фигурой ушедшей эпохи. Эпохи исторической, авантюрной, смелой, подлой, масштабной, мелочной и безоглядной. Про таких людей при жизни говорят раздраженно, а после смерти пишут книги и снимают кино. Грандиозный плутовской роман окончен».

Алексей Венедиктов:

«Он до последнего времени был абсолютно фантастический собеседник, также фантастически ошибался в людях. Его ошибки были всегда ослепительны».

Борис Надеждин:

«Памяти Бориса Березовского.

Весной 2000 года, после избрания Путина президентом, болтали мы с ним в перерыве заседания Госдумы.

Точного текста не помню, но суть разговора запомнил.

— Жизнь удалась, — говорил Борис Абрамович. — Президент мой, Первый канал мой, не знаю, чего еще и хотеть.

— От тюрьмы и от сумы не зарекайтесь! — пошутил я.

И рассмеялись.»

Михаил Трубецкой:

«Про Бориса Абрамовича я бы мог рассказать несколько историй — смешных и не очень. Для меня теперь его план жизни стал ясен до конца — он и стал тем самым старообрядцем Платоном Елениным, который навсегда изменил жизнь России, а потом переиграл сам себя, в глубине души оставаясь порядочным человеком. И это, не смотря на все эти истории — смешные и не очень».

Дмитрий Ольшанский:

«В связи с Борис Абрамычем я снова подумал о том, как странны для меня ценностные установки большинства интеллигентных людей поколения моих родителей и следующего поколения чуть помладше — грубо говоря, 1950-х и 1960-х годов рождения. Их экономическое ницшеанство, их радикальный антисоциализм, их пиетет перед буржуазией и даже откровенными гангстерами, их вера в “успех — конкуренцию — рынок”, их благодарно-радужное отношение к Ельцину и 90-м годам.