Павел Шестаков - Самозванец

Вчера еще можно было мечтать, сражаться, тосковать по Марине, сегодня нужно действовать государственно . А государственный поступок это совсем не то, что личный: свобода выбора уступает место необходимости.

Может быть, потому он, по характеру предпочитавший свободу и риск, и не спешит пройти те несколько сот верст, что отделяют Путивль от Москвы. Около шестисот километров Дмитрий преодолевает за тридцать дней.

Сознательная медлительность? Неужели его страшит предстоящая деятельность? Или первый поступок, который необходимо совершить?..

Ведь в Москве еще Годуновы.

Мать и двое детей.

Он не любит казнить. Но здесь тот случай, когда милость невозможна. Оставить Федора в живых в любом изгнании, в любом дальнем заточении — вечная угроза. Он должен исчезнуть. Но Федор не Борис, на нем нет вины. Единственная «вина»— он царь, потому что его отец был царем…

Как быть?

Может быть, впервые Дмитрий ощущает не сладкое бремя власти, а тяжесть еще не надетой шапки Мономаха. Насколько легче скакать с саблей на аргамаке, среди пуль и копий, разить врагов лицом в лицо! Убить почти подростка гораздо труднее, особенно если человек не изверг по натуре. А он не изверг, он чувствует, что то, что прощает почему-то бог извергу, доброму человеку не прощается.

Кто наказал Ивана?

А его главный палач? Умер честной солдатской смертью, сраженный ливонским снарядом, выдал дочь за будущего царя.

Годунов же не был извергом, он не отрезал уши у казнимых, не душил людей собственными руками, как Малюта, но он послал убийц к Дмитрию, и суд божий совершился над ним, грозный суд, потому что распространяется на детей. Вот и пришла очередь Федора. Он должен ответить за преступления отца, погибнуть. Но почему от его, Дмитрия, руки?

Безусловно, Годуновым не жить. Этого требует и государственная необходимость, и суд божий. Но кровь страшит Дмитрия. Ее не отмоешь с расшитого кафтана, в котором он готовится въехать в «отчюю» столицу. И Дмитрий медлит в надежде, что божий приговор свершится чужими руками.

Из Орла он неторопливо направляется в Тулу.

А в Москву, пока главные силы движутся не спеша, спешат гонцы с грамотами от Дмитрия. Первым не везет, их хватают, сажают в темницы, замучивают там.

Это последние жертвы Годуновых.

И последние попытки удержать власть. Окончательно вопрос решается не силой оружия, а мнением народным.

Восстания в столице нет, но буквально по часам зреет «грозная готовность к великой перемене».

И Дмитрий почувствовал эту готовность. Вместо второстепенных гонцов он отправляет в Москву бояр Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина. Эти люди получают точные указания.

Они не скрываются, но и не действуют опрометчиво.

Прежде бояре обращаются к жителям торгового и ремесленного Красного села, издавна недовольным налоговыми пошлинами при Федоре Иоанновиче и Годунове. Искра попадает в сухой хворост. Увлекая москвичей, недовольные двинулись толпами к Кремлю.

Первое июня 1605 года.

Красная площадь переполнена народом.

Раздается призыв к тишине, и тишина наступила. Каждому хочется услышать обращение невиданного еще на Руси воскресшего из мертвых царевича.

Началось, как уже стало обычным, со слов, прощающих за службу Годуновым.

«Не упрекаю вас!

Вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих, не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича…

Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный богом, иду к вам с любовью и кротостью… Неведение и страх извиняют вас!»

Далее следовал призыв покинуть Годуновых, чьи дела враждебны всем сословиям.

«Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, воеводы и все люди знаменитые? Сколько опал и бесчестия несносного?

А вы, дворяне и дети боярские, чего не претерпели в тягостных службах и в ссылках?

А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались?

Мы же хотим вас жаловать беспримерно:

Бояр и всех мужей сановитых честию и новыми отчинами.

Дворян и людей приказных милостию.

Гостей и купцов льготою, в непрерывное течение дней мирных и тихих».

Увы, мы знаем, что ждет Русь, и слова «непрерывное течение дней мирных и тихих» звучат для нас насмешкой, почти черным юмором. Но им-то, откуда им знать?..

Что касается самого текста, то это обращение к верхушке. Но разве «люди знаменитые» привели Дмитрия в Москву? В лучшем случае они шли за движением. Даже Басманов, лучший из «знаменитых», сделал окончательный выбор, когда убедился, что несколько сот казаков, обыкновенных вчерашних русских крестьян — ну, разве что более решительных и смелых характером, — зарывшись в землю, стоят насмерть перед стенобитными орудиями.

Но о них-то в обращении ни слова.

Впрочем, может быть, это вопрос тактики? В столице важно повернуть на свою сторону прежде всего сановитых.

Может быть…

Ну, и что же они? Знаменитые? Начальники?

На лобное место поднимается человек, которому, наверное, по всей Руси нет равного во лжи, младший современник Екатерины Медичи.

Да, он самый, Василий Шуйский, который совсем недавно клялся именно здесь в обратном, теперь торжественно объявляет:

— Царевич спасся от убийц. Вместо него убит и похоронен попов сын…

Конечно, стыдно верить такому человеку. Но сказанное, в сущности, не имеет уже значения. Нужно лишь последнее слово, третьестепенная закорючка на обходном листе, формальный сигнал, чтобы отринуть изжившее и вырваться…

Нет, скорее, ворваться.

Ворота в Кремль открыты, и толпы — конечно же, не бояр, но и бояре с ними, куда теперь денешься? — содрогнулись.

Чей-то могучий голос направляет толпу:

— Время Годуновых миновалось!

— Солнце восходит для России!

— Клятва (проклятие) Борисовой памяти!

— Да здравствует царь Димитрий!

— Гибель племени Годуновых!

Последний лозунг особенно прошелся по сердцу, но сердца еще не ожесточились до прямого кровопролития. Еще десять дней потребуется, чтобы преступить черту окончательно.

А пока толпа неудержимым потоком вливается в Кремль, растекается по его площадям и вновь сливается у царского дворца, чтобы после короткого колебания ворваться в Грановитую палату.

Страшная минута, хотя еще не самая последняя в жизни Федора. Вокруг него никого. Лишь трон — символ власти и родная мать — последние опоры. Трон не спасает, его стаскивают с трона. Случай единственный в практике свержения русских царей! Но слезы матери вымолят ему еще несколько дней жизни. Царица падает к ногам толпы и молит о жизни сына. И молитва услышана. Во дворец ворвались не убийцы, а восставший народ, который пришел требовать и вершить справедливость, а не мстить и душегубствовать.