Абрам Вулис - Литературные зеркала

Передо мной работа И. Л. Галинской «Загадки известных книг», выпущенная издательством «Наука» в 1986 году. Заинтересовала меня эта брошюра именами Сэлинджера и Булгакова на титульном листе. А нашел я в ней весьма спорные суждения по основной проблематике (по крайней мере там, где дело касается Булгакова) и важную побочную информацию: все о тех же зеркалах.

«Проявляемое значение в духе древнеиндийской символики имеет и самое название повести „Выше стропила, плотники“. Приветствуя женитьбу брата, Бу-Бу пишет ему мокрым обмылком на зеркале в ванной следующие строки из „Эпиталамы“ Сапфо: „Выше стропила, плотники! Входит жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей“. Начнем с зеркала, на котором написала эти слова Бу-Бу: в Древней Индии оно являлось основным атрибутом ведической церемонии брака…»

Появление зеркала на переломном этапе человеческого бытия — факт достаточно типичный в сфере народных верований и традиций. Зеркало с давних пор (и по сей день) наделяется в социальном сознании свойством причастности к необычному. Оно служит окном в мир праздничного — и, более того, сверхъестественного. Как пишет Вальтер Скотт в «Зеркале тетушки Маргарет»: «Для того чтобы вы знали, что такое чувство сверхъестественного, вы должны ощутить тот едва уловимый трепет, который охватывает вас, когда вы слушаете какую-нибудь страшную историю о действительном происшествии и когда рассказчик, предупредивший, что сам он, вообще-то говоря, не верит разным бредням, тем не менее предлагает нашему вниманию именно эту историю, а не какую-нибудь другую, потому что она необыкновенна и в ней есть нечто такое, что заставляет задуматься. И вот еще один признак — когда рассказ доходит до высшего напряжения, вам бывает трудно заставить себя оглянуться и осмотреть все вокруг. И третий — когда потом остаешься одна у себя в комнате, стараешься не заглядывать в зеркало».

Давайте проследим генезис этого пиетета, этого восхищения, преклонения или страха перед зеркалом.

Мне отнюдь не кажется абсурдной гипотеза о причастности зеркала к самому революционному процессу социальной истории (протекавшему, правда, эволюционно) — становлению мозга как субстрата идей. У истоков абстрактного мышления, как озеро в начале горной реки, бок о бок с другими озерами лежит отражение. На зеркальной поверхности «озера» веками накапливаются, накладываются друг на друга, невидимо для глаза, «заметки» развивающегося ума, сопоставляя которые древний человек научается многому.

Прежде всего, вероятно, удивляться: находить в привычном непривычное, в обычном — необычное, в броуновском движении — частицу. Вряд ли возникший на глада воды лик — возникший ниоткуда, никак не подтверждаемый другими чувствами: ни обонянием, ни осязанием, ни слухом, долго оставляет первобытного исследователя равнодушным. Со временем, надо думать, появляются реакции, которые современный карикатурист выразит символически так: на четвереньках, «на карачках» мохнатый индивид приветствует отвисшей челюстью или разинутой пастью самого себя. Знатоки литературоведческих теорий очертят ситуацию при помощи термина «остранение»: ведь и впрямь, с точки зрения темного новичка, отражение придает действительности сильный отстраняющий акцент. Словом, повторяю: по-моему, древний человек при виде себя в зеркале начал с того, что сильно удивился.

Что происходит с первобытной психикой дальше? Выкристаллизовывается новый «жанр» мозговой активности: потребность понять видимое, узнать, что стоит за зримым образом. До попыток найти причину явления, первотолчок события, еще далеко. Но предпосылки такого подхода к действительности мало-помалу уже формируются. Видимое тщатся объяснить невидимым, присматривая для этого подходящий материал в другом видимом. В частности, опять получает добавочные баллы на шкале мотивировочных ценностей — за свою таинственность, загадочность — феномен отражения.

Удивление — удивлением. Удивляться можно чему угодно — собственному голосу, шелесту листвы или струению реки, даже если на тебе не фрак, а звериная шкура. Думается, что зерна удивления прорастают еще в животном (так, скажем, и сегодняшняя собака оглядывается на хозяина при виде непривычного предмета). Параллельно идет неостановимая мыслительная работа по другой линии. Зеркало побуждает первобытного человека сравнивать необъяснимое с объяснимым, непонятное с понятным, отражение с реальностью. Он замечает вдруг, что дерево, склонившееся над водой, встречается в воде с другим деревом и что эта связь неразрывна (пока не бросишь в воду камень). Он замечает, что его женщине, пьющей воду из источника, всегда сопутствует двойник — это та же его женщина — только в перевернутом состоянии и недоступная. Он замечает, что отражение повторяет все движения своего хозяина, сюзерена, так что подчас не сообразишь, где тут копия, а где оригинал. Шевельнет женщина ногой — шевельнет ногой и двойник. Уйдет уйдет и двойник. И только один фантом остается фантомом — он есть в воде, и его нет в предметном мире, окружающем нашего доисторического наблюдателя. Этот фантом отнимает (или, вернее, перенимает) у него руки, берет себе его набедренную повязку. Но лицу, страшной и, вместе с тем, изумленной физиономии, маячащей в воде прямо перед дикарем, точного соответствия в земной яви нет. И в один прекрасный день его озаряет: перед ним — он сам.

Он осознает свое тождество с самим собой, обнаруживает, что его внутреннее «я» обладает внешней оболочкой, которая для всего племени равна только ему — и никому другому. И постепенно в его трудно и медленно функционирующем мозгу возникает смутная догадка: каждый человек, как и он, имеет сопутствующее отражение, каждый человек, как и он, имеет свое «я».

Индивид становится индивидом, выделяет, вычленяет себя из среды других тождественных ему особей — и одновременно объединяется с ними в некую общность, состоящую из одинаковых элементов. Эти элементы — он уже подозревает — аналогичны друг другу и аналогичны ему.

Допустив, что такая аналогия может прийти в голову первобытному наблюдателю, мы автоматически признаем, что у него теперь есть способность строить элементарные умозаключения. Кстати, по исторической сути своей они отнюдь не элементарны, ибо содержат отправные моменты социального и формально-логического мышления. Человек, во-первых, делает вывод, что психическая жизнь — не его персональный удел, что есть она и у других, а стало быть, он в этом мире не один. Человек, во-вторых, нащупывает свои права на это занятие — делать выводы — и научается его первым правилам.

Итак, эмоциональная реакция удивления в конечном счете порождает у доисторического естествоиспытателя потребность сравнивать, искать сходство, а сформировавшиеся в итоге понятия сходства и различия открывают путь психологическим (или пока просто мозговым) процессам дифференциации и систематизации. Так начинается абстрактное мышление.