Мэлор Стуруа - С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке

Зигзагообразный Зиг, конечно, грешит против истины, утверждая, что его жизненный путь был прямым как стрела. (А почему не овальным, как сковорода?) Но сие не столь уж важно. Важно другое — его концепция добра и зла. Она дремуча, как леший, и реакционна, как ку-клукс-клан. В ней неистовство инквизиции и религиозное лицемерие. Стрелы Зига густо смазаны ядом и елеем одновременно. Зиг утверждает, что после своего памятного телефонного разговора с богом он в первую очередь разбил домашний бар и запасы шампанского и вылил дьявольское зелье в туалет. Не спорим, возможно. Но опять-таки куда важнее, чьи головы разбивает Зиг, на чьи головы выливает свою «философию энтузиазма»? Не случайно, что, покончив с бутылками, он принялся за книги. В огонь полетели ученые и писатели, древние и современные авторы, которые, по его словам, «отравляют сознание и мозг».

Неистовство инквизиции и религиозное лицемерие всегда ходят в обнимку с ханжеством. Зиг выступает против равноправия женщин под покровом борьбы за чистоту морали и высокую нравственность, «Помните, бог создал женщину лишь для дома и семьи», — назидает он в своих проповедях, Зиг выступает против джаза и рок-музыки. «Нельзя ложиться спать под эту музыку, иначе во сне в вашу душу заползает сатана», — пугает он свою паству. Зиг готов вырубить весь лес науки, культуры и искусства, чтобы уничтожить «дарвиновских обезьян и голых Венер».

Зиг суперпатриот, как американский легион, помноженный на комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Он считает, что Соединенные Штаты разлагаются изнутри системой социального обеспечения и государственным вмешательством в свободное предпринимательство. Он обвиняет руководство страны в «бесхребетности» за то, что оно поддерживает дипломатические отношения с социалистическими странами и не поддерживает гонку вооружений на «необходимом уровне». Бывший чемпион по продаже кухонной утвари, он все нахальнее и настойчивее лезет на политическую кухню. Он грозится подвергнуть «строжайшему экзамену на американизм» всех будущих кандидатов в Белый дом и конгресс. «Бог, с именем которого я веду бой за оптимизм и мораль, и здесь предназначил мне особую роль», — многозначительно намекает зигзагообразный Зиг, ощерившийся стрелами антикоммунизма и реакционного мракобесия...

Шаманство в банкетном зале «Дель Монте рум» далласского отеля «Дюпон плаза» — это, так сказать, микромир Зига Зиглара, это Зиг в миниатюре, Зиг-лирик. Эпические полотна Зиг малюет на многотысячных ралли, на гигантских митингах под открытым небом, где он проводит свои сеансы охмурения.

...«Колизей» в Шарлотте, штат Северная Каролина. Еще вчера здесь под его куполом выступали цирковые акробаты, жонглеры и клоуны. А сегодня их потеснили артисты несколько иного жанра — акробаты, жонглеры и клоуны «мотивировочной индустрии». Вот патриарх «позитивного мышления» Норман Винсент Пил. Ему уже далеко за восемьдесят. Его бережно, чтобы не рассыпался, подсаживают на сцену. Рядом с ним еще один столп всеамериканского «мотивирования» — Кэветт Роберт из Феникса. У него тоже «свиток годов на рогах», но он держится молодцом и даже произносит речь о том, что «единственное капиталовложение, которое всегда окупается, — это самоусовершенствование». Впрочем, поклонение божеству самоусовершенствования не мешает старине Роберту делать бизнес, не отходя от кассы. Толкнув речь, он тут же начинает толкать свой курс «гуманизации», записанный на пленку и стоящий 860 долларов штука. (Кстати, именно Кэветт Роберт вдохновил Зига Зиглара на написание ставшей ныне классикой «Встретимся на вершине».)

А вот еще один столп — Поль Харви. Сегодня его конек — безработица. Он костит безработных Америки как бездельников и паразитов, которые даром едят ее хлеб. Заодно Харви прихватывает и Ральфа Нейдера, прославившегося разоблачением грязных махинаций автомобильных концернов-гигантов.

Десять тысяч коммивояжеров и домохозяек в теннисных туфлях (наиболее отсталая и реакционная прослойка прекрасного пола), заплативших пятнадцать долларов за билет, бешено аплодируют оратору. Они ненавидят и боятся безработных. И еще больше боятся безработицы.

Реет на искусственном ветру кондиционеров звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов Америки, и, осеняемые им, сеют псевдооптимизм, ура-патриотизм столпы «позитивизма».

Наконец крещендо и финал. Слово предоставляется самому Зигу Зиглару — звезде первой величины даже в этой галактике акробатов, жонглеров и клоунов массового очковтирательства. Он затмевает всех в своем белоснежном костюме, в белоснежном воротничке, на который насажена хитрая голова-котелок, сработанная не «Веарвер алуминум компани», не «Саладмастер корпорейшн», а «американским образом жизни», на его кухне. И благодарный Зиг, поглаживая атлас звездно-полосатого флага, первым делом отдает дань этому образу, по подобию которого он создан и пытается пересоздавать других.

— Три миллиарда человек на Земле хотели бы стать вашими соседями. Три миллиарда человек буквально готовы отдать правую руку на отсечение, лишь бы пользоваться теми правами и свободами, которые вы воспринимаете как само собой разумеющееся, — восклицает Зиг, видимо, позабыв о тринадцати миллионах безработных, которых только что предавал анафеме Поль Харви.

Аудитория бешено аплодирует, стучит в знак согласия тяжелыми башмаками коммивояжеров и теннисными туфлями домохозяек.

— История моей жизни — это история вашей жизни, — продолжает тем временем Зиг Зиглар. — Я не думаю, чтобы в этой аудитории нашелся хотя бы один человек, в шкуре которого я бы не побывал. (По-английски: в башмаках которого я бы не ходил .) И я не верю, чтобы в этой аудитории нашелся хотя бы один человек, испытавший столько банкротств, столько разочарований, сколько их выпало на мою долю, испытавший страхи и неуверенность в себе, равные моим.

Когда аудитория полностью проникается чувством общности своей планиды с планидой Зига — она тоже пытается просунуть башмак коммивояжера и теннисную туфлю домохозяйки в не желающую распахиваться перед ней дверь всеобщего благоденствия — Зиглар начинает рассказ о своем житие, канонический рассказ о восхождении маленького человека к вершинам славы и богатства. Несколько дольше обычного он задерживается на благословенной встрече с мистером Меррелом. Ведь она произошла именно здесь, в этом городке, в прекрасной Шарлотте почти тридцать лет назад! За мистером Меррелом — с неизбежностью темы рока в греческих трагедиях — следует мистер Всевышний: сначала сцена у фонтана, то есть у стреловидного бассейна, а затем телефонный разговор Небо — Земля. Ораторское крещендо нарастает.