Лев Суханов - Как Ельцин стал президентом. Записки первого помощника

В предвыборной кампании Б.Н. Ельцин применил свою «домашнюю заготовку», о которой потом с раздражением писала коммунистическая пресса. Когда незадолго до выборов объявили, что на Центральном телевидении состоится «круглый стол» всех шести кандидатов в президенты, Борис Николаевич отказался в нем участвовать. У него уже была запланирована поездка в Саратов, и он, объявив об этом, на телевидение не явился. Я думаю, не будь Саратова, он придумал бы что-нибудь другое. Жириновский потом на всю страну голосил, что-де Ельцин его испугался и потому не принял участия в «круглом столе».

Я полагаю, что, если бы Ельцин участвовал в том «круглом столе», он сильно бы проиграл в глазах российского народа. Находиться в одной компании с такими «ребятами», как генерал Макашов и «интеллигент» Жириновский, это, пожалуй, то же самое, что черпать суп из тарелки пятерней — разве этого ждал народ от своего лидера? Ельцин это прекрасно понимал и заблаговременно «умыл руки».

К чести Горбачева, он на этот раз обошелся без закулисных ходов и практически не вмешивался в избирательную кампанию. Просто обладая большим интеллектом, чем его окружение, Горбачев, видимо, не сомневался в победе Ельцина, а значит, и в неизбежности сотрудничества с ним.

Каждый час зарубежные радиостанции оповещали слушателей о ходе выборов. К трем часам ночи ни у кого больше не оставалось сомнений в том, что Б.Н. Ельцин «загнул салазки» своим конкурентам и без всяких «вторых туров» одержит убедительную победу. «Виват, Президент!» — воскликнул диктор одной западной радиостанции. И все мы, кто следил за головокружительной спиралью голосования, ликовали. Восторжествовала справедливость: человек, которого столько раз топили и унижали, победил…

В моей работе с Б.Н. Ельциным, да и вообще в жизни, это был кульминационный момент. Что бы ни случилось, мы все же дошли до заветной цели.

Потом, разумеется, состоялся дружеский ужин у Бориса Николаевича. Затем мы отправились на природу. Вспоминали и близкое, и далекое, первые годы работы, притирку, которая, между прочим, не всегда была безболезненной. Я ощущал себя счастливчиком — судьба свела меня с человеком, который появляется на исторической арене именно в тот момент, когда никто другой его заменить не может. Зигзаг моей личной судьбы соединился с судьбоносным «зигзагом» времени, которое породило и выдвинуло на авансцену такого деятеля.

Мне вспомнился наш разговор в самолете, когда мы с Борисом Николаевичем возвращались из Америки. Он тогда спросил у меня: «Скажите, Лев Евгеньевич, согласны ли вы идти со мной до конца?» Я ответил: «Да, пойду до конца». И когда мы были на природе, я напомнил ему о том нашем разговоре. Я сказал, что прошел с ним весь путь: «Вы теперь Президент, и я могу уйти». Это была грустная минута. Но Борис Николаевич тактично и с оптимизмом меня поправил: «До конца мы еще не дошли… Это только начало, Лев Евгеньевич, и мы с вами еще как следует поработаем…»

Вне всякого сомнения, «интродукция рондо каприччиозо», разыгранная заговорщиками, оглушила их самих. Они поднялись не против Горбачева, лишь изолировав его, а всю бронетанковую мощь направили на единственно возмущавшую их силу — Ельцина и его окружени-

е. Мечтали сделать переворот в белых перчатках и заслужить лавровый венок за спасение державы. Но, как известно, подобные перевороты возможны лишь в банановых республиках, а не в стране, которая только-только почувствовала изумительный запах свободы.

Заговорщики знали цену времени. Они спешили во что бы то ни стало помешать Ельцину отметить сто дней его президентства, которые узаконили бы его пребывание у власти. Их охватила непреодолимая паника. Оставались считаные часы до подписания союзного договора, после чего весь каркас союзной власти мог претерпеть нежелательные метаморфозы. И вместо того, чтобы использовать многократно опробованный метод политического терроризма, путчисты втянулись в дорогостоящую, громоздкую и архиглупую акцию по введению ЧП. Чем, интересно, они думали? Ведь можно было посадить своих лучших снайперов на ту же гостиницу «Украина» и в любой момент преспокойно убрать Президента. В конце концов могли бы инсценировать катастрофу самолета (для правдоподобия с пассажирами) со «случайной» траекторией полета: небо, Белый дом, кабинет Президента. Словом, существуют тысячи дешевых и неброских способов устранения любого как физического, так и юридического лица… И этого не случилось исключительно потому, что путчисты знали: убийство Ельцина народ никогда не простит. Был избран довольно наезженный, проторенный гусеницами танков путь: под флером законности произвести контрреволюционный переворот. В результате — сами проиграли и подставили тех, кто надеялся на их поддержку.

Те августовские дни стали самыми горькими в моей жизни. До какого-то момента не покидало ощущение безнадежности. Ведь сначала лишь немногочисленные группки людей прирастали к Белому дому. Это потом пришли тысячи, а в первые часы маятник качался не в пользу законности. И, конечно же, обращение Бориса Николаевича к народу, сыграло в тот момент решающее значение.

Когда я подошел к танку, с которого выступал Б.Н. Ельцин, люди ловили каждое его слово: «В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранен от власти законно избранный Президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым реакционным, антиконституционным переворотом… Уверен, органы местной власти будут неукоснительно следовать конституционным законам и указам Президента России…»

Рядом с Ельциным — Геннадий Бурбулис, Валентин Моханин, Саша Коржаков… Они прикрывали своего Президента со всех сторон, ожидая худшего. Могли ведь стрелять из толпы, с деревьев, с этажей зданий, окольцевавших Белый дом. Как потом стало известно, в толпе находились агенты КГБ, внимательно следившие за каждым движением Президента и его свиты.

В Доме Советов все помощники Бориса Николаевича были на местах: Илюшин, Семенченко, Корабельщиков. В приемной Ельцина толпился народ. Там были А. Руцкой, генерал К. Ко-бец, народные депутаты. Лица у всех напряженные, в глазах тень большого горя. И у меня ныла душа, обуревали нехорошие предчувствия. Но каждый старался не подавать вида. И это нетрудно было сделать, чувствуя близость товарищей.

Был ли путч большой неожиданностью? Нет, пожалуй, ведь увертюра к нему началась значительно раньше. Возможно, с траурных ноток Тбилиси, затем Вильнюса, Риги… Какие-то зловещие тени уже подбирались, но в текучке мы не удосужились их заметить. Было ощущение бесконечного падения в пропасть, хотелось забыться и не думать, к каким последствиям могут привести спущенные с курка события.