Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6468 ( № 25 2014)

Валерий ЕСИПОВ

Варлам ШАЛАМОВ

* * *

Я писал о чём попало,

Но свою имел я цель.

В стёкла била, завывала

И куражилась метель.

Если б мне в своей постели

В это время умереть,

Перестали бы метели

Озорные песни петь.

Стало тихо всё на свете,

И спокоен мёртвый сон.

Только в смерть не верит ветер.

Только ветер, только он.

Он бы бегал, как собака,

От куста и до куста,

Ждал бы шелеста, как знака

Жизни книжного листа.

И кляня наивность строчек,

И хваля упрямство их,

Он бы выстроил цепочкой

Всех читателей моих.

Он повёл бы их в дорогу,

Научил ходить пешком,

Через горные отроги

И почти что босиком.

* * *

Ты сердись, как ветер, как метель,

Дуй подряд все пятьдесят недель.

Невесёлые глаза мои слепи.

Ледяным дождём своим крепи.

Замети мои дороги и пути,

В веру новую, чужую обрати.

И чтоб был я и в почёте, и в чести,

Ты причастьем страшным причасти.

Заведи меня в хрустальные сады,

Там, где крови больше, чем воды.

Там, где лёд алее алых роз,

Где семидесятиградусный мороз.

Эти льдины выруби скорей

И в железной печке разогрей.

Хвои подмешай туда настой

Пополам с усталою мечтой.

Эту чашу – вовсе неспроста –

Пью во имя Господа Христа.

* * *

Всё больше чёрных пятен,

Всё меньше – снеговых.

И облик непонятен

Лесов береговых.

Летит к безмолвным птицам

Ветвей шумящих весть.

Тем и другим поститься

Успело надоесть.

Silentium

Кровь и обиды,

Всё, что ты видел,

Если вернёшься домой,

Помни немой.

В пьяном чаду,

В малярийном бреду,

Либо

На дыбе,

Где мышцы твои рвут палачи,

Молчи.

В счастливом сне

Любимой жене

В свете зари

Не говори.

Даже отцу,

Мертвецу,

На могиле

Ведь не расскажешь были.

Матери – помоги.

Матери – лги.

Дочери,

Сыну

Ночью

Синей,

О том, как ты жил,

Не расскажи.

И, другу

Сжимая руку,

К тайнам своим открывая ключи,

Про это – молчи.

Но на последнем встав пороге,

Устав и от правды, и от лжи,

Богу,

И то немного,

Всё-таки расскажи!

Сумерки

Задёрни штору на окне,

Прибавь огня.

Ты улыбаешься – не мне,

А плачешь – для меня.

Пусть в полутьме тебе к лицу

Полуоткрытый рот.

А верность, верность мертвецу

В твоих глазах живёт.

Так улыбаться для меня

Не надо – я не жду

Чужого тёмного огня

Даже в бреду.

Настанет день, настанет час,

Ты пальцы мне сожмёшь,

Ещё краснея и дичась,

За правду выдашь ложь.

Но без обмана, без стыда

Твой улыбнётся рот.

Тогда – о, только лишь тогда

Мертвец умрёт.

Теги:Варлам ШАЛАМОВ , поэзия

Марина Ахмедова. Крокодил: Роман. - М.: АСТ, 2014. – 320 с. – 2000 экз.

В прежние времена умирали от любви и войны, холеры и голода. В последние два столетия трудно не заметить смерть от веществ – следствие выбора искусственного рая. Он позволяет сознанию иллюзорно взлететь, на миг задохнуться от дурного счастья и приземлиться в самом настоящем аду – с воспалённым взором, стонами, неотвратимым безумием и остановкой сердца.

Крокодил в новом романе Марины Ахмедовой – не гигантская рептилия, а беспощадный наркотик дезоморфин, быстро покрывающий кожу буграми и отделяющий мясо от костей. Не обеспеченные финансами декаденты пользуются им, а выходцы из бедных семей и те ловцы кайфа, кто в процессе пикирования растерял всё своё состояние и способность работать.

Типажи соответствуют веществу, контролирующему атмосферу повествования. Анюта с гнилыми ногами, молящаяся о смерти свекрови. Дешёвая проститутка Жаба, готовая треснуть по швам от избыточного веса и тыкающая себя гвоздём в борьбе с внутренними инопланетянами. ВИЧ-инфицированная Светка, возвратившаяся к "крокодилу" и теряющая ребёнка перед самыми родами. Тихоня Миша, главный специалист по превращению аптечных препаратов в смертельную дрянь.

Все они пришли из жизни, из екатеринбургской реальности, отразившейся в нашумевшем репортаже М. Ахмедовой 2012 года. Репортаж, надо сказать, сильный – в силу своей чёрной правды, предсмертного диалогизма и лаконизма, не позволяющего читателю расслабиться. Роман же производит странное впечатление: словно обречённые наркоманы договорились с автором о литературном продлении своего неказистого бытия и оккупировали текст, растянув газетную статью до 300-страничного художественного произведения.

Нет в романе прошлого и будущего, отсутствуют ломка и временное просветление. Натуралистическая концепция давит жизнь, и не найти в этой книге участка, на котором завязалась бы борьба со смертью. Жуть состоявшегося уничтожения повсеместна, безнадёжность навсегда очерченного и замкнутого круга не знает границ. На каждой странице раздаётся отчаянный, злой мат, транслируемый М. Ахмедовой с постоянством человека, решившего, что в данном случае надо позволить героям до конца жить больно и говорить плохо. Постепенно, когда привыкаешь к однообразию медленно меняющихся кадров, зреет вопрос: весь этот мрак – результат действия «крокодила», под которого попали персонажи, или поэтики, под действием которой оказался автор?

Раз мы имеем дело с романом, то уместнее выбрать второй вариант ответа. Герои здесь будто и не люди, достойные жалости или хотя бы мгновенно приходящего и исчезающего сочувствия, а особые существа, не только сейчас пребывающие в склепе, но всегда находившиеся там. Это относится даже к женщине по имени Яга – самой динамичной героине, которая в лучших сценах романа катит коляску с младенцем, напоминающим «новорождённого слепого зверя с безволосой кожей».

Яга – запущенное, исколотое тело, и душа в нём превратилась в прибор, способный лишь к одному действию – вынюхивать сочетание препаратов, которые надо загнать в практически отсутствующую вену: « Яга достала из пакета шприц со светло-зелёным поршнем. Подошла к плите и потянула шприцем раствор, похожий на мочу заболевшего гепатитом[?] По всему её опухшему лицу разливалось тупое блаженство ».

Именно Яга – местный философ, указывающий на «теоретические» основы разложения. Любви не существует, и во всём виноваты те, кто рассказывает сказки о любви, заставляющие искать спасения от обмана в шприцах и таблетках. Бога нет, но, несомненно, присутствует Змей, который пытался спасти Еву. Надо было полностью съесть яблоко со всеми его косточками, и кончились бы все иллюзии, испарились надежды. А ещё есть ничто, которое бесконечно. В нём исчезают Яга и её сестра Светка, скоро там без следа пропадут Мишка и Жаба. Да и сам Екатеринбург, качаясь на волнах единого романного уныния, грозит оказаться миражем в дезоморфиновой пустыне. Кстати, размышляющую о Еве Ягу хоронит могильщик Адам, чьи предки тоже были могильщиками.