Татьяна Москвина - Страус – птица русская (сборник)

Пьеса Гафта написана в стихах (ямбы) и не имеет четкой сюжетной линии. Сталин внезапно является в современности, требуя ответа у своих собеседников на вопрос, дьявол он или бог. Страшно пугает историка. Не производит никакого впечатления на сатирика. Вызывает бурю подхалимажа в лидере современных коммунистов. Уважительно винится в грехах перед маршалом. И если Филиппенко, мастер эстрады, довольно мягко и шутливо показывает своих героев, то Гафт чрезвычайно серьезен.

Между актером и героем нет ни малейшего сходства, ему не делают портретного грима, и вместе с тем в некоторые минуты казалось, что перед нами действительно каким-то чудом оказалась эта гадина (тов. Сталин). Свирепо сверкая глазами, брезгливо выпячивая губы, неизменно злобный и сумрачный, Гафт – Сталин пристально вглядывается в зал. Делается как-то не по себе. Защищаясь от слишком уж серьезного отношения актера к персонажу, зритель вылавливает в спектакле черты простого публицистического фарса и знай себе посмеивается. Всерьез въезжать в театральное пришествие Тараканища ему неохота.

Ведь Сталин – невыигрышный театральный персонаж. Он на своем месте в исторических фильмах. Но для сцены он годится плохо, потому что неинтересен по-человечески. (Пока какой-то гениальный драматург не пересоздал его для театра, как это делали с историческими мерзавцами Шекспир или Шиллер.) Текст Гафта выразил умонастроения актера, его страхи, сомнения, тревоги. В нем есть неловкое бормотание, длинноты, неудачные философские претензии, но есть остроумные реплики, неплохие шутки. Чувствуется нерв и личная боль актера. Но в результате получился во многом «сумбур вместо музыки». Может, слишком неопределенный жанр выбрали создатели спектакля – «фантасмагория»? Фантасмагория – это значит всё что угодно. Лучше бы всё-таки происходящее было комедией. Публика так и настроена и жадно ищет в «Сне Гафта» проблески юмора. Трудно с ней не согласиться.

Я с интересом смотрела на сцену. Ум работал – но сердце молчало. Зрелище явилось эстетически довольно привлекательным. Но никакого движения души не было, поскольку движений души не было и в главном герое, однообразном, сумрачном, маниакально сосредоточенном на каких-то своих сверхценных идеях. В театре ли решают, нужен России царь или нет, в Кремле Сталин до сих пор или успокоился подле него? Это задача публицистических программ, общественных дискуссий. А в драматическом театре плачут и смеются, любят и ненавидят. Но как полюбить то, что совсем не трогает душу?

У меня нет никаких претензий к профессионализму создателей спектакля. Самоотверженно работает Гафт, порадовал виртуозный Филиппенко, блеснул темпераментом Разуваев. В полном обладании своими магическими умениями мастер Виктюк. Но отчего, отчего Гафту не приснился другой сон – сон о том, что он играет главную роль в хорошей пьесе про человеческую жизнь?! С достаточным ли вниманием относится руководство «Современника» к своим артистам, тем более такого ранга, как Гафт? Заботится ли о том, чтобы вовремя обеспечивать их достойной работой? Гарантированы ли мы от того, что вслед за Гафтом не заснут с последующими кошмарами Нина Дорошина и Лилия Толмачева, Марина Неелова и Сергей Гармаш, Чулпан Хаматова и Ольга Дроздова?

Ведь если актеру вечером в полную силу поработать на сцене – то сны вообще сниться не будут.

На экраны вышел фильм «Майкл Джексон: Вот и всё», в котором использованы съемки репетиций несостоявшегося шоу кумира миллионов. Итак, у нас есть последняя возможность подумать о нем…

Добрую половину фильма занимают охи и вздохи отобранных в шоу танцоров, певцов, музыкантов, осветителей, звукооператоров и режиссеров спецэффектов. Все они мурчат и чирикают том, как они счастливы работать вместе с Джексоном, как они об этом мечтали всю жизнь с пятого класса и какой он отличный парень. Всю эту американскую тошниловку зритель смиренно пережидает, чтоб впиться глазами в экран, когда появляется Он.

Истощенный, белолицый, какой-то пришибленный, подчеркнуто вежливый и словно уже неживой, отделенный от жизни невидимой роковой чертой… Майкл Джексон прилежно и ответственно репетирует свое шоу. С таким символическим названием – «Вот и всё».

Надо заметить, атмосфера на этих репетициях удивительная. Никто не орет, ничего не роняет, не путает, не ругается матом, не устраивает скандалов и разборок. После любого замечания Джексон тихо шелестит: «Господь с вами. Я люблю вас!» «Мы любим тебя, Майк!» – благоговейным эхом отзываются танцоры, певцы, музыканты, осветители, звукооператоры и режиссеры спецэффектов. Прямо церковь какая-то, а не шабаш поп-культуры.

Но поп-культура и есть своего рода церковь масс. И Майкл Джексон – своего рода епископ этой церкви.

Почему именно он?

На этот вопрос тому, кто не масса, ответить трудно. А сами массы по обыкновению ничего объяснить не могут – мычат или визжат.

Голос у Джексона был – небогатый, хлипкий, жиденький, но был. Он сам его смял, притушил, потому что петь и одновременно бурно двигаться при живом звуке нельзя. Тот, у кого есть голос, как правило, стоит на сцене и поет, а не дергается, как черт на веревочке. Ведь для извлечения звука надо регулировать дыхание, сбивающееся при танце. Поэтому Джексон, сделавший опору на движение, придавил голос, сделав его звучание плоским, резким. Но так и нужно было для его образа, для того образа, который возлюбили массы.

Что это за образ?

Это образ, если угодно, сверхчеловека. Того, кто сумел избавиться от своей расы и нации, превзошел свой пол и возраст, взлетел над толпой, справился с временем и прогрессом – и стал их повелителем! Человек без расы, без нации, без пола, без возраста, Джексон пропустил через себя ритмы современной технократической цивилизации и прошелся по планете лунной походкой торжествующего демона. На правах победителя он даже пожалел эту бедную планету и призвал очень-то ее не плющить в знаменитой «Песне Земли».

Он, сверхчеловек, вступил в любовную связь с массами. И массы, как всякая влюбленная женщина, захотели от Джексона сразу всего.

Они хотели, чтоб он летал и парил над ними как инопланетянин, как божество, как повелитель – и одновременно был «как все», спал с земными существами женского пола, размножался как все, наполнял жизнь тем же содержимым, что и все. Цари над нами, но будь как мы! – требовали массы.

И Джексон заметался. Странные браки, усыновленные дети… Повелитель толпы сделался угодником толпы. Бедный запуганный человек не выдержал напора масс, и победоносный образ героя цивилизации стал крошиться и рушиться.

И вот он на сцене – последний раз, как оказалось. Резко бросается в глаза его игрушечность, неестественность. Он как нарисованный. Кажется, будто этой нервной раскрашенной куколке вообще нет места в жизни – но только на сцене, в лучах света, в цветном дыму, в роскошных декорациях…