Эксперт Эксперт - Эксперт № 29 (2014)

Музей русского импрессионизма на кондитерской фабрике

Открытие Музея русского импрессионизма намечено на следующий год, а сейчас в бывшем хранилище муки и сахарной пудры кондитерской фабрики «Большевик» идут работы по реконструкции и приспособлению здания под музейные нужды. Частный инвестор, владелец инвестиционной компании O1 Properties Борис Минц, увлекся русским импрессионизмом больше десяти лет назад. Идея создания музея возникла, по его словам, из чувства справедливости — о замечательных работах этого направления до обидного мало знают и пишут.

Всерьез коллекционировать искусство Минц начал в 2000 году, когда, по его собственному выражению, «вышел на свободу» — уволился с госслужбы и получил возможность больше времени уделять увлечению. «Коллекционирование требует огромного количества времени и знаний, — говорит он. — Нужно много читать, смотреть и общаться с профессионалами». Отдельные работы для украшения дома Минц покупал и раньше, но тут начал присматриваться к живописи разных стилей повнимательнее в поисках «своего» направления: «Я сразу пришел к выводу, что буду собирать русскую живопись, западная интересовала меня меньше. Потом понял, что период конца XIX — начала XX века кажется мне самым ярким и разнообразным. Покупая сначала просто то, что нравится, я увидел, что душа у меня лежит к импрессионизму и постимпрессионизму. Тогда я начал читать литературу и изучать предмет уже более целенаправленно. Я много смотрел западные музеи и каталоги и понял, что о русском импрессионизме никто ничего не знает. Года четыре назад я нашел одну книгу американского автора про советский импрессионизм. Но он интересен для Запада своим социально-политическим контекстом. Вот на картине Георгия Савицкого изображена набережная в Сухуми — гуляют веселые люди в ярких одеждах, что-то продается, флаги развеваются и подпись — “1939 год”. Для американцев это шок — в стране должна быть полная депрессия, людей сажают, а тут яркие цвета, воздух, на пляжах в Майами не всегда найдешь такую атмосферу. Для меня же больше интересен не советский, хотя его я тоже собираю, а русский импрессионизм. Он не был прямым продолжением французского и сформировался иначе. Для меня совершенно ясно, почему они разошлись по времени — во Франции краски в тюбиках раньше появились. Кажется, примитивная вещь, но на самом деле без краски в тюбике вы не можете выйти на пленэр. Это очень интересно исследовать. У меня есть работа Поленова 1879 года, написанная во Франции, — замечательный образец импрессионизма. В это же примерно время Репин жил в Париже и писал свое “Парижское кафе”, и тогда же мама привезла в Париж десятилетнего Серова, который так понравился Репину, что он стал с мальчиком заниматься. Потом и Поленов, и Репин возвращаются в Москву, и импрессионизм из их работ исчезает. А через какое-то время Поленов снова к нему возвращается. Точно так же у Кончаловского, Кандинского, Ларионова, Гончаровой, Баранова-Россине и многих наших авангардистов были импрессионистические периоды. У меня много работ, которые не свойственны тому или иному художнику — в книжках о нем пишут совсем про другое. Но это и интересно».

В собрании Бориса Минца около 200 работ. За количеством он не гонится — держит качественную планку. Из-за этого, например, коровинских картин у Минца всего три — на рынке Коровина много, но качество по большей части не музейное. Ежегодно коллекция пополняется на семь-десять работ, что в денежном выражении выливается в несколько миллионов долларов. Среди знаковых для коллекции — «Сонечка» Михаила Шемякина (ученика Валентина Серова и Коровина не следует путать с нашим современником), «Окно» самого Серова, живопись и графика Бориса Кустодиева.

В выставочных планах музея — показать словенский импрессионизм из Национальной галереи Словении и рожденный южным солнцем импрессионизм из Национальной галереи Армении. Но одним направлением искусства ограничивать музейную программу не будут — намечены и выставки других частных собраний, и необычные тематические экспозиции — например, выставка портретов жен художников (мало что может рассказать о живописцах так же красноречиво).

По предварительным расчетам, музей обойдется владельцу в 20 млн долларов. Но сделать из него работающую бизнес-модель невозможно. «Я знаю только один частный музей, который зарабатывает на выставках, — это Парижская пинакотека. Ее владелец открывает филиалы в Азии и предлагал мне открыть Московскую пинакотеку. Но эта модель, по моему убеждению, работает в трех городах — в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Нужна посещаемость выставки в 500 тысяч человек — тогда можно привозить блокбастеры. А у нас и Пикассо, и Дали в Пушкинском, при всех очередях, до этой цифры сильно не дотягивают. Третьяковку за год посещает 1,1 миллиона, и это с учетом школьных групп. У меня нет цели заработать на музее — зарабатывать я и так умею. Мне хочется сделать проект, который был бы значим для русской культуры и для тех людей, которые любят искусство. Я не рассчитываю на миллионы, но если наш музей будет посещать 300 тысяч человек в год, то есть примерно тысяча в день, — моя цель будет достигнута», — говорит Борис Минц.

«Гурзуф» Константина Коровина — одна из трех работ художника в коллекции будущего Музея русского импрессионизма

Фото: Музей русского импрессионизма

От механических музыкальных инструментов до русской бронзы

Российский бизнесмен, член бюро правления РСПП Давид Якобашвили говорит, что о музее начал думать сразу, как стал собирать коллекцию, — иначе не стоило и начинать. Впрочем, сама история его коллекции нетипична.

Будущий музей, открыть который Якобашвили надеется в следующем году, будет включать несколько разных собраний, самое масштабное и необычное из которых — механические музыкальные инструменты. Сейчас в коллекции уже более десяти тысяч экспонатов, а началось все почти случайно — пятнадцать лет назад шведский друг и деловой партнер Билл Линдваль предложил Якобашвили купить его собрание самоиграющих инструментов, в котором было тогда 460 предметов. Линдваль мечтал сделать на основе коллекции музей и даже выставлял ее в Стокгольме в небольшом помещении. А еще он сам любил на своих экспонатах играть: солидного бизнесмена даже приглашали с шарманкой на свадьбы и дни рождения — для него это была забава. Линдваль боялся, что после его смерти дети распродадут собрание, и искал кого-то, кому можно передоверить дорогое сердцу дело. Так коллекция оказалась у Давида Якобашвили. В России подобные предметы не встречались (как не встречаются и сейчас), и он заинтересовался. Коллекция стала пополняться, еще несколько раз удавалось купить целые собрания из пары сотен предметов, но большая часть приобреталась отдельными вещами на европейских и американских аукционах и в галереях, и сейчас, когда музей уже построен и заканчивается его отделка, Якобашвили признается, что покупает что-то практически каждый день. Как правило, это небольшие дополнения и разновидности одного типа предметов — крупных вещей, которых не было бы в этой коллекции, на рынке уже практически нет.