Сергей Переслегин - Око тайфуна

«Химик Вагранян был лучшим гимнастом в экипаже. „Солнце“ он крутил на турнике так, что с ним на Земле сравнились бы немногие, но тут он обжег руку, две недели не подходил к снарядам, наконец выздоровел, прибежал в спортивный зал, прыгнул с разбега на турник и… упал с криком, мускулы у него порвались на руках, не выдержав возросшей массы тела».

Специальную теорию относительности проходят в школе, каждый десятиклассник обязан знать классическую формулировку постулата Эйнштейна.

В нашем случае покоящаяся система отсчета связана с Землей, равномерно (почти) и прямолинейно относительно нее двигается корабль-астероид, так что если жуткие мучения испытывали астронавты, то как же чувствовали себя земные старики, женщины, дети?

Остается только радоваться что из всей теории относительности в память Г. Гуревичу запало лишь «увеличение» массы на субсветовых скоростях. О «сокращении» поперечных размеров он, видимо, ничего не слышал, иначе на страницах «Функции Шорина» мы бы прочли леденящий душу рассказ о том, как огромная сила медленно сплющивала космонавтов и их корабль…

Непонимание программного принципа относительности — беда не только Гуревича, но и патриарха советской фантастики А. Казанцева. В романе «Сильнее времени», литературные достоинства которого мы здесь обсуждать не будем, автор следующим образом решает знаменитый «парадокс близнецов»: «Ученым XX века было невдомек, что во всей Вселенной нет силы, способной разогнать Землю до субсветовой скорости». (Цитировано по памяти.)

Это уровень старика Хоттабыча! Александру Казанцеву невдомек, что еще учеными XVII века была открыта относительность движения — нет никакой разницы, что разгонять: Землю или корабль.

Фантастическое произведение — это, понятно, не учебник по физике. Почти все авторы используют в своем творчестве нуль-транспортировку, разную деритринитацию, плоскоту, аннигиляторы Танева и иные средства сверхсветовой навигации. Никто за это не обвинит их в безграмотности, право писателя — строить и обосновывать (или не обосновывать) свою собственную физику, в которой действуют иные, не известные сегодняшней науке законы. К «релятивистским патологиям» я отношу лишь те случаи, когда автор прямо ссылается на теорию Эйнштейна и, утверждая, что действует в ее рамках, допускает грубейшие ошибки.

«Функция Шорина» (как, впрочем, и опус А. Казанцева) — наглядный пример букета патологий: рассказ не только научно безграмотен и литературно слаб (из многочисленных его героев запоминается лишь сам Герман Шорин, обыкновенный фанатик), но и содержит идеи, мягко говоря, странные.

«В больничной палате, куда переселилась добрая треть экипажа, Аренас созвал совещание — лететь вперед или вернуться?

— Вперед! — сказал Шорин. — Мы долетим до первой планеты и сменим воду.

Но вернуться можно было за год, а лететь вперед предстояло почти четыре года, и никакой уверенности не было, что у Альфы есть планеты, что там можно достать воду, и дома ждали надежные врачи, а впереди была неизвестность и самостоятельность.

— Три солнца, десятки планет, на какой-нибудь есть разум, на какой-нибудь умеют лечить лучевую болезнь, — убеждал Шорин.

Было решено возвратиться, тридцатью двумя голосами против одного».

Обратите внимание на предложенный Г. Гуревичем способ решения спорных вопросов — голосование. То есть, если бы Шорину удалось собрать большинство, звездолет полетел бы дальше и больные погибли бы, причем голосовавшие против продолжения экспедиции рисковали бы жизнью вопреки своему желанию. Гуманно ли для людей будущего?.. Впрочем, побережем иронию: расследуя творчество Б. Лапина, мы убедимся, что мир Г. Гуревича действительно гуманен — по крайней мере, относительно.

Вернемся к более-менее чистым формам «фантастической безграмотности». Жуткая трагедия героев рассказа Г. Угарова «Кольцо земное» связана с демографической политикой. «Количество людей на Земле искусственно сдерживалось на одном уровне. Люди смирились с тем, что детей разрешалось иметь лишь после смерти кого-нибудь из близких».

Я могу понять страдания героини, но к чему шекспировские страсти? Ограничьте численность детей в нуклеарной семье двумя (это легко сделать экономическими методами, если, в чем я сильно сомневаюсь, возникнет необходимость), и прирост населения станет отрицательным. Меры, предложенные Угаровым, ведут не к стабилизации, а к сокращению количества людей на Земле, притом довольно быстрому.

В. Титов в «Кратере» обходится с теорией вероятности хуже, чем Г. Угаров с демографией. Ладно, чтобы метеорит угодил в человека — хотя такое случается не каждый день, один подобный случай за историю космонавтики, наверное, можно допустить. Но чтобы метеорит убил героя в единственной точке на поверхности Марса, в которой соприкасаются два мира: сам Марс и некий Разум, оставленный обитателями далекой звезды контролировать несостоявшееся переселение!.. Автору можно посоветовать ввести в рассказ какой-нибудь усилитель вероятности.

Впрочем, возможно, он использовал открытие А. Скрягина из того же сборника «Румбы фантастики». Оказывается, «в мире нет и не может быть таких объектов и процессов, которые были бы принципиально нереализуемы».

Любопытная мысль. Даже Господь Бог признавал пределы своего всемогущества. Так, он не мог изготовить камень, который был бы не в силах поднять. А если забыть о парадоксах, то останется вторая теорема Гёделя, три начала термодинамики.

Наша следующая тема — логические ошибки. Рассмотрим в качестве примера вторую часть рассказа М. Пухова «Монополия на разум».

Автор изобрел машину времени, не нарушающую постулат причинности. Перемещаясь на неделю в прошлое, она на семь световых дней смещается в пространстве, так что изменить прошлое нельзя [2] Постулат причинности гласит, что причина всегда предшествует следствию, машина времени позволяет, отправившись в прошлое, замкнуть кольцо, поставить следствие впереди причины; возникающие при этом парадоксы (хроноклазмы) подробно исследованы классической фантастикой. Действие «Монополии на разум» происходит в эйнштейновском мире, где скорость света — предельная скорость распространения информации; перемещаясь одновременно во времени и пространстве, пуховская машина времени оказывается не в абсолютном прошлом, а на границе абсолютно удаленной области, и, поскольку область эта причинно не связана с точкой отправления машины в прошлое, возникает кажущееся решение парадокса. .

А если все-таки можно? Давайте включим машину дважды: поскольку в пространстве нет выделенных направлений, перемещения будут независимыми, тогда суммарно машина меньше сместится в пространстве, нежели во времени (ведь сумма двух сторон треугольника всегда больше, чем третья сторона), и оживут классические парадоксы хронофантастики.