Владимир Гельман - Из огня да в полымя: российская политика после СССР

Вечером 25 декабря 1991 года над Кремлем был спущен красный флаг СССР и взамен его поднят российский триколор. Советский Союз официально прекратил свое существование – на его месте утвердились новые независимые государства, включая Россию, прежде самую крупную из союзных республик. Распад Советского Союза к тому моменту уже воспринимался значительной частью российского общества как неизбежное явление, и не вызвал значимого сопротивления, да и в целом заметных эмоций, став подобием оформления развода супругов, чей брак уже фактически распался. Постсоветские страны пошли своими путями политических преобразований, столкнувшись отчасти с общими, а отчасти и со специфическими проблемами. Спустя более двух десятилетий ни одной из постсоветских стран (за исключением Балтийских республик) так и не удалось построить демократию. В некоторых из этих стран вопрос о демократизации, как часть политической повестки дня, даже и не вставал (например, в Казахстане или Узбекистане), в некоторых случаях провал демократизации повлек за собой укрепление авторитаризма (например, в Беларуси), наконец, для некоторых стран на первый план вышли этнополитические конфликты (как в Грузии или Молдове).

Россия, по сравнению с другими постсоветскими странами, казалось бы, обладавшая большим экономическим и человеческим потенциалом для успешной демократизации, также не добилась успехов на этом пути. Напротив, в 1990-е годы демократические институты: конкурентные выборы, политические партии, парламент, свобода слова – в нашей стране во многом оказались дискредитированы, что, в свою очередь, способствовало их целенаправленной деградации и умерщвлению в 2000-е годы. Продолжая медицинские аналогии, можно сказать, что 1990-е годы стали периодом тяжелых и мучительных болезней российской политической системы, часть из которых носила наследственный характер, часть – являлась типичными и, скорее всего, неизбежными «детскими болезнями» (вроде ветрянки или коклюша), а часть оказалась следствием неверной диагностики и ошибочного лечения. Лекарства подчас были более опасны, чем сами недуги, и сыграли немалую роль в том, что «детские болезни» в 2000-е годы переросли в хронические заболевания.

1990-е годы – справедливо или нет – вошли в российскую историю под брендом «лихие». Это слово для одних идентифицируется с глубоким экономическим спадом и кризисами, для других – с этническими конфликтами (в частности, на Северном Кавказе), насилием и ростом преступности, для третьих – с политической нестабильностью, противостоянием различных политических сил и неэффективностью государственного управления. В этих условиях демократии, с одной стороны, не удалось оправиться от «родовых травм» российской политической системы, возникавшей в муках на руинах СССР, с другой – она была вполне сознательно принесена в жертву как теми, кто не был заинтересован в ее становлении, так и теми, кто по разным причинам был намерен отложить ее строительство «до греческих календ».

Но семена авторитаризма, брошенные в «лихие» 1990-е в едва только начинавшую оттаивать от глубокого оледенения советской эпохи российскую политическую почву, дали ядовитые всходы в 2000-е. Как и почему эти семена были посеяны и проросли в нашей стране? Почему новые российские власти, оказавшиеся у руководства страной в 1991 году под лозунгами демократии и свободы, повели страну в совершенно ином направлении? Наконец, было ли такое развитие событий неизбежным и неотвратимым, или оно стало следствием стратегических решений, принятых российскими политическими акторами на различных развилках наполненного бурными событиями периода «лихих» 1990-х годов? Обсудим эти вопросы и попробуем дать на них ответы на страницах этой главы.

Буквально накануне распада СССР, осенью 1991 года, немецкий социолог Клаус Оффе, рассуждая о проблемах, стоявших перед посткоммунистическими странами, заметил, что масштаб преобразований в этих обществах не имел аналогов в мировой истории в силу их одновременности. В самом деле, им необходимо было трансформировать (1) имперское национально-государственное устройство, сформированное в советскую и досоветскую эпоху, – в современные национальные государства, (2) централизованную плановую систему – в свободную рыночную экономику и (3) однопартийный политический режим – в конкурентную демократию. Оффе отмечал, что если страны Западной Европы решали все эти задачи последовательно (и в прошлом отнюдь не всегда успешно) на протяжении веков и десятилетий, то посткоммунистическим странам Восточной Европы и бывшего СССР одновременно пришлось столкнуться с «тройным переходом», проводя трудные и болезненные реформы на всех этих аренах сразу, «здесь и теперь». Соблазн растянуть преобразования во времени, выстроить их последовательность в ту или иную цепочку (сперва государственность, затем рынок, потом демократия) или вовсе отказаться от тех или иных реформ был слишком велик. По мнению Оффе, «дилемма одновременности» парадоксально заключалась в том, что, несмотря на все очевидные сложности и вызовы, лишь одновременное проведение демократизации и рыночных реформ и строительство национальных государств могло принести странам бывшего коммунистического лагеря относительно быстрый успех, в то время как попытки решать эти задачи «шаг за шагом» грозили лишь усугублением кризисов [62] Offe С. Capitalism by Democratic Design? Democratic Theory Facing the Triple Transition in East Central Europe // Social Research, 1991, vol. 58, N4. P. 865–892. .

Оценивая опыт посткоммунистических стран по прошествии двух с лишним десятилетий, можно сказать, что «дилемма одновременности» была решена более или менее успешно в восточноевропейских странах, в 1990-е годы создавших демократические политические режимы и рыночную экономику и ставших членами Европейского Союза [63] См.: Frye T. Building States and Markets after Communism: The Perils of Polarized Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. . Гораздо более болезненным и драматическим оказался опыт бывшей Югославии, где распад страны повлек за собой цепь кровавых войн в ущерб демократизации и рыночным реформам, и процессы преобразований надолго затянулись – в конечном итоге эти задачи были решены и там, но с довольно тяжелыми издержками. Что же касается России, да и ряда других постсоветских стран, то здесь траектория оказалась кардинально иной. Нашей стране удалось избежать и рисков полного распада страны на отдельные государства, и острых этнических конфликтов, подобных постюгославским, но построить эффективное национальное государство в России не удалось ни в 1990-е, ни в 2000-е годы, хотя и по разным причинам. Рыночные реформы сопровождались глубоким и длительным спадом в экономике, который сменился ростом лишь начиная с 1999 года. В итоге, несмотря на то, что российская экономика и стала рыночной и демонстрировала немалые успехи в 2000-е годы, сегодня ее едва ли можно охарактеризовать как свободную. Наконец, демократизация, которая была начата еще в конце советского периода, в 1990-е годы оказалась остановлена, а в 2000-е сперва свернута, а затем и вовсе сведена на нет. Что же повлекло за собой такое развитие событий в российском случае? Почему «дилемма одновременности» не была решена в нашей стране? И почему альтернативы этому подходу, предложенные в 1990-е годы, привели к весьма неоднозначным последствиям в двух измерениях «тройного перехода» (национально-государственное строительство и рыночная экономика) и дали негативный эффект с точки зрения политических реформ?