Наталья Артюшевская - Из огня да в полымя…

Старая лошадь плелась вдоль кромки поля. Вяло скрипела телега не смазанными колесами. Фома сидел впереди хозяина, держа истрепанные вожжи.

– Фом, чего колеса не мазал? Вечор предупреждал, что в поле поедем.

– Прости, барин, запамятовал маль.

– Стань здесь, я выйду, пройдусь.

Фома резко тпрукнул лошади, натянув вожжи.

Платон старчески слез с телеги, зашел в рожь. Пройдя несколько десятков шагов, углубившись среди колосьев, раздвинул их, чтобы увидеть толщину стебля. «Да, хороши сегодня хлеба будут. И стебель толстый и колосья наливаются». Он наклонился к созревающим колосьям, собрав их в охапку, прислонился к ним лицом и глубоко вдохнул в себя их аромат. От радости слегка закружилась голова. Скоро жать будем. Выпрямившись, и еще немного постояв, окинул взглядом рыжее поле ржи. Рожь взволнованно шумела своими колосьями, и легкий ветерок придавал ей не только этот ласковый шум, но и ровные волны, от которых Платон не мог оторвать глаз.

– Поехали в Быковку, на заимку Косарева. Глянем, как у Лексея рожь спеет. Густая ли?

– А в усадьбу его не заглянем? Может свидиться охота?

– Очумел совсем чо ли? Чтоб я к Алексею сам поехал? Не звали. Да и я не зову.

Фома слегка хлестнул лошадь вожжами, крикнув ей: Ноо! – лошадь резко дернула телегу, и не спеша понесла ее по проселочной дороге, пересчитывая все ухабы.

Задолго до этого эти два рода из соседних заволжских деревень стали врагами. Алексей и не знал, из-за чего поссорились их отцы. В народе говорили, что бабу не поделили. Теперь и бабы той уж нет давно. Только вражда осталась между семьями.

У Платона был сын Захар и дочь Нюта, Анна, значит. Сын немного загульный, но рукастый. А Нютка, тоже взрослая, только вот вражда этих двух семей, видно из-за нее теперь и продолжается. «Сколько раз Нютку порол, чтоб не встречалась с Михаем. А она всё к нему тянется»… – сокрушался старый.

Так незаметно, с радостными и тяжелыми мыслями одновременно, Платон на лошади подкатил к заимке Алексея.

– Спрячься под пригорком. Не приведи с Алексеем встрениться. А я пешочком до поля дойду.

Фома дернул за левую половину вожжи, и лошадь послушна повернула.

Платон спешно доковылял до кромки поля. Он был старым умельцем. Давно хлеба сажал. И как только зашел в рожь, углубляясь и пьянясь запахом ржи, забыл, что он давно на чужой заимке. «Не хуже моей стоит, и пырея среди нет. Колос хорош!» – радовался Платон. Радовался он не урожаю Алексея. Он радовался ржи. Перебирая каждый колосок, и поднося его к лицу, не заметил он, как углубился в чужое поле.

– Здорово, Платон! Поглядать приехал? Хороша моя рожь?

– Здорово. А чё не поглядать-то? И моя не хуже.

– Могет, зайдешь в дом-то? Чайку сладим? А то, могет, и покрепче чего-нибудь старуха моя найдет? Где молотить то будешь? А то давай ко мне с Захаром.

– Благодарствую. За пять верст съезжу отмолочу, а тебя миную. А Михаю свому скажи, чтоб к Нютке моей не хаживал. Зараз собак спущу, без штанов домой явится.

– Ну, будь здоров, Платон Васильич! – Алексей откланялся, и гордой походкой среди ржи, направился к дому.

– И тебе не хворать, Алексей Харитоныч! – Платон резко повернулся и быстрым шагом, поправляя штаны, засеменил к обочине.

Он почти бежал, не замечая ржи, уже не внюхая ее запаха.

– Ну, как рожь у соседа? – спросил Фома.

– Хуже моей. Пырей кругом. Колосьи жидкие.

Дома с обедом ждала Агафья. Нютка накрывала на стол, гремя тарелками и ложками. На звон посуды со двора пришел Захар.

– Слышал, батя, как ты приехал. Ну, как рожь?

– Рожь, она как вошь. Где крупна, где мелка. Через неделю жать надо.

– У Косаревых смотрел? – почти прошептала Агафья. – Лучше у них?

– В закромах видно будет, – отрывисто ответил муж, и все смолкли.

Немного остудив разгоряченную душу, Платон призвал сына.

– Где молотить будем, Захар? В Андреевке, у Саватея мельницу сожгли.

– К Косареву бы попросился.

– Не пойду к нему на поклон. А ты, если бы не бездельничал, давно бы свою строить начал. Все как дитя за юбку мамкину держишься да за стакан. Вон Михай, у Косаревых не отходит от мельницы.

– Так им от деда она досталась.

– Досталась. Давно бы рассыпалась если бы не Михай.

Платон на селе был самым богатым. От отца и деда досталось ему большое хозяйство. Да и сам приумножил. Теперь и овец не пересчитать, коров два десятка, пять штук лошадей и дом нечета другим.

– А нам мало досталось? В избе куренной не жил, как другие? Мамалыгу три раза на день не ел? А работать, так нет тебя.

– Дак, я ж, бать, как только скажете, так все и делаю.

– Как я скажу… Да как стакан покажет… – начал выходить из себя отец, покрываясь холодным потом.

– Чо ты к нему привязался? Видишь нога, хромая с детства. Куды ему мельницу строить? – вступилась за сына Агафья.

– Цыц, баба! Не лезь в мужской разговор.

Агафья тут же удалилась во двор. Но, не знавшая о плохом настроении отца, под горячую руку явилась Нютка.

– И ты тоже, хороша! Мне зерно молоть негде, а ты с Михаем шашни водишь. Чтоб ноги его здесь не было! Худо обоим будет!

Нютке этот скандал был на руку. Она знала, что сейчас он выпьет рюмку водки и пойдет спать. Нютка, дождавшись, как отец уляжется, вышла во двор к матери.

– Мамань, сейчас Мишка придет, за амбаром встретимся. Отпусти, а?

– Смотри, дочь, как бы отец не прознал. Лютует.

– Ладно, мам, бог не выдаст – свинья не съест.

– Кто тут бог, а кто свинья?

Но Нютка, пока мать размышляла над поговоркой, была уже на заднем дворе.

Нютка испод тишка выглядывала из-за угла амбара. Негоже ей, девушке приходить на свидание первой. Но пока мать не отказала ей в свидании с Мишкой, ей пришлось прийти раньше Мишки.

Мишке было уже двадцать, он был на два года старше Нютки. Ему каждый раз приходилось ходить из соседней деревни пешком. Каждый день, в одно и тоже время он стоял и терпеливо ждал Нютку возле амбара. Иногда она опаздывала. Но только тогда, когда отец не успел уснуть. Да, когда Захар ходил по двору. Но Мишка понимал и ждал.

У Мишки, наоборот, против их отношений была мать. Ему приходилось говорить, то к друзьям на стан пошел помогать, то на пасеку к соседу Якову. Отец не против Нютки был. Но о свадьбе, ни с той, ни с другой стороны речи и быть не могло. «Потешатся, побалуются, на том и конец», – думали и Мишкин отец и Нюткина мать. Правда, мать Нютку постоянно предупреждала: «Нюта, ни-ни…» Обе женщины знали, что означают эти слова.

На пригорке показалась фигура Мишки. На солнце светилась его копна белокурых волос. «Ой… идет…» – встрепенулось Нюткино сердечко. Она отошла подальше за амбар и стала ждать, когда Мишка подойдет к амбару и тихонько покашляет.