Наталья Артюшевская - Из огня да в полымя…

– Вернется.

– Да жениться бы вам обоим.

– Да куда уж мне… А Мишку женим, как придет.

– Только невеста его с другим свенчалась. Вот гулена-то была! Не зря Платон Васильич порол ее. Правда, видать зря, раз Мишку-то не дождалась. А твоя-то невеста, ни разу нос свой со двора не высунула. Сходил бы к ней.

– Нет, тетка Марфа. Вернулся бы целым, не пошел, а побежал бы. А теперь нет.

– Кстись, Тимофеюшка! У многих мужья калеками вернулись, так чё теперь выгонять их за это чо ли?

– Вот чтобы выгонять меня не пришлось, принимать меня не стоит. Так бобылем с матушкой жить и буду.

– Не прав ты, Тимофей. Бабе душа любящая нужна, а не ноги.

– Могет и так быть, да я не готов.

Услышав голоса, с огорода вернулась Аксинья, несла в руках ведро картошки.

– Вот, накопала на пробу. Хороша, пора бы всю выкопать. Тетка Марфа глянула на картошку:

– Нет, Аксинья, пусть еще посидит в темнице, лучше лежать в погребе будет, – уходя промолвила дотошная Марфа.

– С чем-Марфа-то приходила? Чай на тебя посмотреть?

– Да, я теперь интерес для всех представляю. Один интерес – не более. Даже картошку копать не могу. Ну, ничего, мать, найду сухое, подходящее бревно, сделаю я себе ногу.

Тимофей днем помогал матери чем мог, а по ночам, тайком от матери строгал себе деревянную ногу. Отшлифовал ее, пригвоздил старые ремни. На нижней части деревянной конечности прибил старую подметку. Подвернул под свое колено штанину брюк, укрепил ремни на ноге выше колена и явился однажды утром на кухню с самодельным протезом.

Аксинья, завидев сына без костылей, разрыдалась.

– Не реви, мать, новая все равно не вырастет, а жить как-то надо.

«Захар, хромый с детства, спился. А мой – молодец, за жизнь борется, воюет с недугом, и без дела не сидит», – подумала Аксинья и успокоилась.

На Медовый Спас в дверь постучали. Тимофей крикнул: «Открыто»! Но он все-таки пошел к двери. Отворив ее, чуть не обомлел, увидев на крыльце с банкой меда в руках, Машу. Он не кинулся к ней, хотя так хотелось ее обнять. Он сдержанно поздоровался и пригласил в дом. Маша тоже сдержалась, видя, что Тимофей не проявил к ней радости. Они долго сидели на кухне, о чем-то говорили, а Агафья, не мешая им, вязала в горнице носок. Вязала ли? Руки ее тряслись так, что спицы звякали, не попадая в петли. Она несколько раз прочитала Отче Наш, попросила у Господа прощенья, хоть и виноватой не была в несчастной судьбе сына. Но она знала, за что просила прощение у Бога. «Прости меня, милостивый Господь наш за то, что я была против невесты раба божьего Михаила. Прости меня, прости и пошли радости рабу Божьему Тимофею. Не отведи, Господи, от него невесту».

Осень выдалась теплым сухим бабьим летом. Тихо кружила пожелтевшая листва с деревьев. На остове ворот пристроилась и без умолку трещала сорока. Пес радостно лаял и вилял хвостом. К дому подходил Михаил.

– Чево растрещалась, белобока? Сам скажу, что пришел. Сорока, словно поняв подходящего к воротам Мишку, замолкла, потрясла хвостом, вспорхнула и улетела. Только Дозор визжал от радости все громче.

– Что признал? – Мишка подошел к будке, присел на колени, потрепал по морде пса и, скинув с плеч рюкзак, присел на ступеньку. Его взяла оторопь. Не мог он зайти в дом. Боялся, что кого-то за эти годы нет в живых.

Услышав лай собаки, на крыльцо вышла Аксинья. Завидев солдатика, она поняла, что это Мишка вернулся с войны. Ее тоже взяла оторопь. Она зажмурила глаза, закричала. Ноги ее подкосились, и она села, прислонив спину к стене.

– Мамань, ты чего? Это я, Мишка.

Он встал перед ней во весь свой рост. Та же копна белокурых, но отросших волос, те же веселые голубые глаза. Надетая в рукава шинель, придавала Михаилу мужество и величие. Аксинья приоткрыла осторожно глаза, увидев Мишку целым и на своих ногах, кинулась к нему навстречу. Как она боялась увидеть костыли!

– Мишенька, живой… здоровый! Она ощупала его руками, потрепала его кучерявые волосы, и, убедившись, что руки и ноги целы, завыла от счастья на весь двор. На крик спеша, что было сил, прихромал Тимофей.

– Мишаня, братуха, отвоевал, родимый!

– Отвоевал, успокойтесь. Жрать хочу!

По очереди все зашли в дом. Мать, собирая на стол, продолжала то плакать, то смеяться.

Мишка, узнав, что отца больше нет, помолчал вместе со всеми. Аксинья поставила на стол бутылку самогона, купленную у Марфы. Выпили за упокой души раба Божьего Алексея. Потом Мишка долго рассказывал про службу, про госпиталь. Мать ушла к себе, а два брата говорили о войне до утра. Говорили наперебой, задавая друг другу вопросы. К утру, уставшие оба от рассказов, улеглись в горнице, кто на чем. Но, главное, что они оба дошли до родного дома, что жива мать, а хозяйство поставим, – решили они и заснули крепким сном.

Мать спала плохо. Она чувствовала себя виноватой перед младшим сыном. Как сказать ему про Нютку? Как он справится с этим? Вот старший пришел без ноги. Невеста не отказалась от него. А младшего и ждать не захотела. «Это я виновата. Но и Платон тоже. А дети наши не при чем тут… И девочка у Нютки хорошенькая родилась». Аксинья заблудилась в своих размышлениях, мысли начали путаться в ее голове, и она заснула.

На Казанскую Тимофей и Мария обвенчались. Был уже ноябрь, гостей было немного, все разместились в доме, но и на улице было не холодно, поэтому, подвыпив, одев фуфайки, вскоре все перекочевали во двор. Муж Марфы, Трофим играл на гармони, все пели, плясали, радовались за молодых. Мишка тоже был рад за счастье брата. Только вот его собственное счастье ушло.

Как только отец с Захаром и работниками скрылись за поворотом, у Нютки появилась возможность приготовиться к свиданию с Мишкой. Она заплела свою густую косу, выправила на лоб челку. Челка оказалась немного длинноватой. Она решилась постричь ее. «Отец выпорет потом. А я платок снимать не буду, он и не увидит», – успокоила она себя, поправила на себе юбку, одела чистую кофту, повязала платок, который решила снять у амбара, как только завидит Мишку. Мать убирала у скотины. Нютка тихонько проскочила двор, миновала огород, подошла к амбару. Мишка не появлялся. По-прежнему шелестела от ветра сухая трава, которую иногда заглушало пение птиц, лай собак, да мычание проходящих мимо коров с подпаском. Она уже открыто вышла из-за амбара, вглядываясь в даль. Мишки не было. Со двора зычно прозвучал зовущий голос матери. Нютка ринулась к матери.

– Звала, мам?

– Где тебя черти носят? Обкричалась. Тебе отец что наказал?

– Да, мам, что делать?

– Ступай у кур убери, а помет в яму за сараем сложи.

Нютка пока выполняла просьбы матери, два раза успела сбегать за амбар. Мишки не было. Он не приходил. Она знала это. Не была примята трава, на которой он сидел, ожидая Нютку. Нютка, поникшая возвращалась к своим делам.