Дмитрий Губин - Русь, собака, RU

Мы же мгновенно, при первой углеводородной оказии разменяли на деньги и свободу, и справедливость, и закон. По уровню потребления мы вполне Европа. По типу внутреннего устройства — даже не Азия, где картель, семья, жус, клан открыто узурпируют власть. Мы стали вновь, как и во времена СССР, уникальной страной.

И теперь трясемся, ни видя ни примера, ни поддержки нашей уникальности, — чувствуя только, что дом стоит на песке. Ну или на нефти: качается.

И к этому привели не Ельцин, и даже не Путин, а общее коллективное — и боюсь, что сознательное. Поэтому каждый, способный хоть к малейшему анализу, ощущает сегодня так тревожно свою вину. Потому что знает: на этом свете или на том, самому или наследникам, но ее придется искупать.

Я люблю кататься на роликах и катаюсь. Это не к теме, а к началу сюжета. 10 июня я летел через Троицкий мост и Дворцовую площадь на Стрелку Васильевского острова, где когда-то собирался умирать Иосиф Бродский, но я-то рассчитывал вернуться живым.

Стоял прекрасный воскресный вечер; набережные были полны публики; над Невой вздувались паруса; играла музыка, и били фонтаны — в общем, империя праздничным днем. Кататься в толпе, замечу, не очень удобно, но тут уж без выбора. Второй год любимое место питерских роллерблейдеров, памятник архитектуры — кировский стадион, сносится ради строительства нового стадиона. Сторонники проекта упирают на то, что новый проект будет шедевром технической мысли Кисе Курокавы, а скептики утверждают, что единственный смысл разрушения старого — в освоении средств, которые на нулевом цикле осваивать особенно легко, строить же никто ничего не собирается.

Но это так, к слову. Я же летел по праздничной картинке империи, счастливый, как бог, и прекрасный, как дьявол; свернув с Биржевого моста на Кронверкскую протоку, улыбнулся обильно толпившейся милиции, ни на секунду не задумавшись, имеет ли милиция отношение ко мне. В ушах играла музыка, губы у стражей беззвучно шевелились; я их строй проскочил за секунду. То, что они меня собираются бить, я понял позже, когда сквозь музыку услышал свистки, и меня, догнав, схватили откуда-то сбоку.

Схвативших было трое. Они являли, с поправкой на время, троицу Никулин-Вицин-Моргунов. Бить меня собирался толстозадый, в руку вцепился мертворожденный сержант-женщина, рядом мялся кривобокий и кривозубый подросток с болтавшейся в ступе воротничка шейкой.

Вот представьте, любезные читатели, что это вы летите с насыщенной эндорфинами кровью по прекраснейшему в мире виду, а вас хватают и собираются бить. Я, конечно, не знаю, что вы при этом думаете, но лично испытал мысль из числа двойных, хорошо описанных Достоевским в «Братьях Карамазовых».

Первая мысль была, что 10 июня в Петербурге завершается Международный экономический форум, и, следовательно, сановники с форума изволят откушивать у Петропавловской крепости, служивые же их охраняют, перекрыв все дороги вокруг, дабы подлая чернь, вроде меня, не нарушала покой.

Вторая же одновременная мысль состояла в том, что я отчетливо, почти на физиологическом уровне вдруг понял, почему Вера Засулич стреляла в Трепова, Степан Халтурин готовил убийство Александра II, а Александр Ульянов — Александра III.

А третьей одновременной мыслью, не описанной Достоевским, но, несомненно, распускавшейся в моем воспаленном мозгу, была та, что сегодня Россия в своем развитии вернулась вовсе не в СССР. Мы вернулись к нормальной, естественной и единственно возможной форме существования страны, дихотомия которой выражена формулой «здесь барство дикое и рабство тощее», продолжите ряд сами.

Более того: никогда, ни в какие времена жизнь у нас, в России, другой не была и, подозреваю, никогда другой и не будет. Про «возвращение в СССР» мы же твердим, будучи сбиты с панталыку формой, формальностями вроде советских песен или советских названий: на самом же деле милиция (слово, подразумевающее в противовес полиции народность) — она никакая не милиция, а как раз полиция и есть.

Хотите понять, что сегодня в стране происходит? Проводите параллель не с правлением Брежнева, а, условно, Николая II, тем более что его управленческие таланты, на мой невзыскательный вкус, были повыше талантов Леонида Ильича. В стране (между 10 процентами богатых и 35 процентами беднейших) — мятущаяся прослойка напрасно сочувствующих быдлу интеллигентов, вчерашних разночинцев. Невиданный экономический подъем подогревает сочувствие, усиливает социальные сдвиги и порождает революционные ожидания, сводящиеся к тому, что деление на тиранов и рабов несправедливо и надо это дело на европейский манер прекратить.

Между тем деление на бар и быдло — не столько требующая разрешения несправедливость, сколько симбиоз, существовавший, повторяю, всегда, во все времена и являющийся сущностью русскости.

Если в Европе в Средние века стеной обносили города, страхуя от разорения не только барона с вассалами, но и свободных ремесленников, составлявших основу городов, то в России кремли защищали лишь бояр да попов, оставляя подлый люд в чистом поле под ударами пришельцев (подлый люд, несмотря на это, яростно защищал именно кремль, а не свои дома: это к вопросу о симбиозе). В Европе социальные потрясения означали смену устройств (начиная с голландской революции 1568-го), а в России — лишь смену элит, причем борьба во имя справедливости приводила только к репрессиям: вспомните декабристов. У нас, повторяю, такая страна, и другой она может быть либо лишившись населения, либо перестав быть Россией — что, в сущности, одно и то же.

Из вывода, состоящего в неизменности российского устройства, хочу поделиться тремя простенькими соображениями.

Первое: в российской жизни не надо ничего принципиально менять. Сочувствие униженным и оскорбленным — доброе чувство, но не повод, чтобы приводить их во власть. Представьте, что оппозиция победила и что Касьянов — премьер, а Каспаров — президент. Оба будут гонять по Новому Арбату с мигалками: собственно, один уже и гонял.

В единственном удавшемся случае построение нового социального строя в России привело к тирании столь кровавой и мерзкой, что померкла Ходынка. СССР, обратите внимание, был более или менее терпим, лишь когда обрел привычное деление на номенклатуру и совков, чему, по-моему, совки в массе были только рады.

Второе. Тем, кому не хочется ни в один из кланов, остается возможность побыть пресловутой прослойкой, причем не без комфорта, имея доход выше быдла, но не имея политических рисков барства: надо только держать баланс.