Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Заподозрив мой нездоровый интерес к особи противоположного пола на шестьдесят с лишним лет старше меня, Алевтина Ивановна сказала как-то: «Это моя любимая подруга Катя. Мы вместе учились в гимназии. Она стала потом очень плохой женщиной». Я подумал, что она украла что-то, наверное. Но нет, не украла. «Она продавала себя», — пояснила Алевтина Ивановна. Этого я совершенно не мог понять. Но зато я увидел ее! Екатерина Владимировна жила в Столешниковом, но застал я ее дома у Алевтины Ивановны. Только лучше бы я никогда ее не видел…

Страшная, изможденная старуха с черными, глубоко ввалившимися глазами, почти совсем облысевшая, с ломаными гнилыми зубами… Я не мог, не хотел отождествлять ее с той чудной девочкой на фотографии… Позже, когда я уже школу закончил, я еще раз встретил Екатерину Владимировну, и она много чего рассказала. Я слушал ее, и мне казалось, что она говорит о ком-то другом — такой отстраненной она казалась тогда. И еще я видел, я понимал, что она с трудом верит, а может, и вовсе не верит в то, что это было когда-то с ней.

Екатерина Владимировна в устах своей подруги слыла «падшей» женщиной, что в моем восьмилетием представлении выглядело так: шла-шла старушка и навернулась, упала. Когда я из прирожденной вежливости осторожно осведомился, не больно ли Екатерина Владимировна тогда ударилась, Алевтина Ивановна отчего-то заплакала, а Екатерина Владимировна задумалась.

Вспомнил про них обеих, блуждая по старым московским переулкам по левую сторону от Цветного бульвара, если идти с Самотеков на Трубную. Я искал Малый Колосов переулок, славившийся в конце XIX века, да еще и в начале XX века, как самое злачное место среди всех московских притонов. Здесь бок о бок ютились публичные дома самого дурного пошиба, самые дешевые и самые грязные, в большинстве из которых не то что ванных комнат, а и уборных-то не было, и загулявшие клиенты бегали по нужде в темный даже днем, заваленный мусором двор в кое-как сколоченные «скворечники».

Не нашел я Малого Колосова. Сгинул во времени. Но одна старушка, сидевшая на скамеечке возле подъезда, неуверенно пояснила, что вот этот, Малый Сухаревский, вроде и был раньше Колосовым. Переулочек чистенький нынче, дома, насколько это возможно в наше нечистоплотное время, — тоже легонько намарафечены. Но, подозреваю, давнее прошлое таится в глубинах генов этих старых домов. Только разве расскажут они о себе…

Проституция в старой Москве всегда изживалась нещадно, особей женского пола, примечаемых издали, высушивали в каталажках и из столицы отправляли этапом. Публичные дома, о существовании которых было ведомо на всех этапах власти в городе, тайно бытовали в разных местах, как вот здесь, за Цветным. Впрочем, прятались заведения подобного рода только условно: со стороны улицы над каждым подъездом по вечерам и ночам горел красный фонарь. Городовые сюда, случалось, и заглядывали — свой куш сорвать, а не ради усмирения нравов — и мзду брали, полагать надо, в случае чего и натурой, хотя предпочитали монету.

Посещение дамы в относительно приличных домах обходилось клиенту в полтинник. Дорого-дешево? Кому как. За двугривенный тогда можно было пообедать с водкой в трактире. Время визита не ограничивалось: судя по состоянию клиента, дама сама решала, когда его выдворять — способен ли он еще на подвиги, и есть ли серебро в кошельке. Редкий случай, когда необобранным удавалось убраться отсюда.

А во дворах этих домов, по грязным подвалам и полуподвалам, где притопленные окна в случае необходимости завешивались изнутри какой-то тряпицей, гнездовали самые дешевые и самые грязные притоны, куда и не всякий бывалый решался зайти. Впрочем, сюда и силком клиентов затягивали. «Коты» — не то чтобы сутенеры, а скорее разбойнички мелкие по совместительству, со своими «марухами» по ночам на Цветной бульвар выползали, охотились на расползавшихся после трактирной попойки пьяных, замарьяживали их — заполучали тут же, на месте клиента и, если он был еще в состоянии передвигаться, увлекали к себе, в Малый Колосов. А если колодой валялся, то обирали на месте.

Понятное дело, что притоны те служили и по другому еще назначению: в них укрывались всякие беглые люди. Логовище надежное, поскольку полиция старалась обходить те дома стороной, а если уж по какой-то наводке и заходила сюда, то и убиралась с пустыми руками: служба оповещения и упреждения надежно работала.

Да, кажется, нет ничего и быть не могло грязней и отвратительнее публичных домов в Малом Колосовом… Но были хуже и ужасней еще: на Хитровке. Только не дома специального назначения, ввиду того что проституция там процветала на каждом углу и за всяким окном. Существовало на Хитровом рынке подобие публичного дома — небольшой флигелишко с осыпавшейся штукатуркой, притулившийся на окраине городской усадьбы Румянцева. Владельцы усадьбы даже не подозревали, что в их владениях процветает очаг разврата, который называли в народе «вагоном».

Здесь по большей части трудились десяти — двенадцатилетние девочки, шедшие уж совсем за гроши, из коих им только и оставалось, что на жалкое пропитание. Здесь на Хитровке девочки эти, не зная родителей, появлялись на свет и отсюда же, не оставив в жизни следа, из нее уходили.

Кое-кому, правда, везло: бывало, некий беглый положит глаз на девчонку и вытащит ее из «вагона» в угол к себе — в свою часть комнатенки вонючей, отгороженную ситцевой занавесочкой. А потом отправит подругу на заработки, благо под боком все и никуда ехать не надо.

Но и это не все еще по старой Москве. Публичные дома обретались и в других московских углах: в доходных домах на Лубянке, в дощатых халупах Марьиной Рощи, в приличных с виду домах на Красной Пресне, где гражданочки с Трехгорной мануфактуры на жизнь себе подрабатывали. А куда деться, если на хлеб не хватает… Конечно, что ни говори, далековато было Москве до таких высочайших вершин, как Париж, Будапешт, Вена, Берлин, где в заоблачной выси обитали жрицы любви, однако и у нас, как могли, марку древней профессии поддерживали.

А теперь что? И теперь тоже поддерживаем. Хотя за истекшее время отношение к одной из самых нелегальных в мире профессий нисколько не изменилось: как ни искореняли охотниц на нашего брата, какие только законы против них не выдумывали, какие только не изобретали сачки на бабочек этих ночных — все равно порхают, или, затаившись, сидят, поджидая добычу. И будут порхать. И поджидать тоже будут: круглый год для них охотничий сезон. И лицензий на отстрел вовсе не требуется. А ведь отлавливали стаями их накануне московских фестивалей и прочих международных форумов искусства и дружбы, выбривали затылки и за 101-й километр отправляли бесплатно — все равно возвращались.