Роман Тименчик - Что вдруг

– Сладкоголосый Пушкин и всякие господа Тицианы и разные там Бетховены довольно морочили европейцев! – выкрикивал юноша на эстраде. – Теперь мы, какумеи, пришли сказать свое слово! Восемь строчек из учителя будущего и открывателя новых слов Зачатьевского более ценны, чем вся русская литература, до нас существовавшая!

Юноша нескладно махнул рукой и сошел с кафедры.

– Зачатьевского! Зачатьевского сюда! Пусть он прочтет свои восемь строчек! – кричали из публики нетрезвые голоса.

– Зачатьевский! Зачатьевский!

И приятели, слегка подталкивая, вывели на эстраду самого Зачатьевского. Это был угрюмый господин, державшийся на эстраде совсем не развязно. Он читал тихо, не очень внятно, но убежденно и серьезно:

Полянову понравились почему-то нелепые стихи Зачатьевского, и он даже тотчас их запомнил.

– «Чубурухнуть пора имя-рек»! Вздор! Какой вздор! – бор мотал Александр Петрович, улыбаясь. – Но почему-то запоминается! <���…> В то время на эстраде стоял новый какумей. Это был стройный плотный малый, ничем, по-видимому, не смущающийся. У него были светлые холодные глаза и легкомысленная улыбка на красных губах.

Начало его речи Александр Петрович не слышал. До него долетели только последние фразы этого какумея, кажется, весьма собой довольного.

– Любовь к женщине – выдумка неудачников и паралитиков, – упоенно декламировал какумей. – Женщина – орудие наслаждений, а вовсе не предмет обожания и поклонения. Романтическая любовь – чепуха. Ее надо заменить простым соединением для продолжения рода! Нам надо спешить, а не киснуть у юбок. Долой Психею! Нам нужен автомобиль, а не какая-нибудь там «Душа Мира» или что-нибудь подобное. Мы плюем на «Вечную Женственность»…

– Браво! Браво! – завопил вдруг какой-то международно го типа человек, вероятно, фармацевт. – Это мне нравится! Да здравствуют какумеи!

И он полез со стаканом шампанского к эстраде. Кто-то за ноги стащил его с эстрады, крича:

– Ведь притворяешься! Ведь не пьян вовсе! Сиди смирно!

И притворявшийся пьяным фармацевт тотчас же присмирел и сел за стол, опустив свой бледный нос в стакан.

– Нет, как хотите, тут что-то есть, – тыкал пальцем в картину, где были изображены лошадиные ноги, известный «уклончивый» критик, считавший себя покровителем «нового» искусства. – Тут что-то есть. Четвертое измерение, разумеется, здесь ни при чем. Но есть форма. Не правда ли? И цвет есть. <���…>.

Один из какумеев произнес какую-то фразу, оскорбляющую, как говорится, «общественную нравственность». Кто-то потребовал удаления этого какумея из «Заячьей губы», но иные решили поддержать товарища, и дело принимало плохой оборот. Совсем юный какумей кричал что-то о «царственных прерогативах поэта». Другие сняли пиджаки и засучивали рукава рубашек. Дамы визжали в истерике ( Чулков Г . Валтасарово царство / Сост., комм. М.В.Михайловой. М., 1998. С. 111–113).

Речь идет, по-видимому, о вечере 19 декабря 1912 г., когда с докладом «Символизм и акмеизм» выступил С.М.Городецкий, а в прениях – Н.С.Гумилев ( БС . С. 201; Литературное наследство Т. 92. Кн. З. М., 1982. С. 413; Гумилев Н . Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 289–290). См. об этом вечере в шуточном «новогоднем отчете» Н.В.Петрова за 1912 г.: «В самые последние дни второй сессии в «Собаке» состоялась лекция С.Городецкого о символизме и акмеизме, вызвавшая длинные и довольно бурные пренья с участьем Цеха поэтов. В виду отсутствия чествуемого лица, обычай разбиванья бокалов применен не был, но зато состоялось нарушение постановления правления о закрытии подвала «Бродячей собаки» в 4 часа» (РГАЛИ. Ф. 2358. Оп. 1. Ед. хр. 184. Л. 66). За два дня до лекции Городецкого цеховики устроили чтение своих стихов в «Собаке», куда отправились после заседания Цеха на квартире Городецкого ( Гумилев Н . Сочинения: В 3-х тт. Т. З. М., 1991. С. 378). Ср. также: «Вот отделился “цех поэтов”». Большой круглый стол. Поднимаются один за другим. Читают свои стихи, то растянуто, певуче, то глухо, словно давясь рифмами, то отрывисто рявкая» ( Псковитинов Е . В подвале «Бродячей собаки»). Ср. в стенограмме воспоминаний Б.Пронина: «Итак, в “Собаке” в первый же год начали царить поэты, были определены официально вечера поэтов, на которых подвизались в основном Кузмин и Гумилев. Они считались арбитрами, они судили молодых поэтов. Бывал также и Городецкий с его “цехом поэтов”. В “Собаке” были даже заседания цеха, где серьезно и научно разбирались всякие вопросы, но это были заседания не наши, не “собачьи”, а было это часов в шесть – академические часы».

В тезисах доклада С.М. Городецкого на этом вечере, вынесенных на повестку, значился «рай, творимый поэзией Н. Гумилева, Владимира Нарбута, М. Зенкевича, А. Ахматовой и О. Мандельштама» ( БС . С. 201). Этим днем Ахматова датировала два своих стихотворения, в которых можно увидеть уколы в адрес доклада и докладчика – «Cabaret artistique» («А та, что сейчас танцует, непременно будет в аду») и «Дал Ты мне молодость трудную» («Ни розою, ни былинкою не буду в садах Отца», «Над каждым словом глупца»). См.: Тименчик Р . Святые и грешные фрески. Об одной строке Ахматовой // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. М., 1999. С. 235–240.

Из стихотворения Ахматовой «В зеркале» («Дама в лиловом») (Северные записки. 1914. № 1).

Портрет Ахматовой писался Натаном Исаевичем Альтманом (1889–1970) в конце 1913 – начале 1914 гг. См.: Молок Ю . Вокруг ранних портретов // Литературное обозрение. 1989. № 5. С. 82–84. Ср.:

Альтман выдвинулся кубистическим портретом Анны Ахматовой, приводившим в отчаяние некоторых поклонников замечательной поэтессы наших дней. Худая, как щепка, будто вылепленная из дерева, Анна Андреевна была написана треугольниками, причем знаменательна была линия ноги и какая-то страшная, зеленая, но точно сделанная из листового железа, огромная еловая шишка, заменяющая собой пейзаж. Этот портрет не был полным выражением духовного человека, что, по нашему убеждению, требуется в портрете (я имею в виду не сходство, а таинственную передачу, даже в общемысленных на взгляд линиях и красках, внутреннего я). Но и то сказать, – как передать глаза-дебри женщины-поэта? ( Никольский Ю . Искусство в Крыму // Объединение (Одесса). 1918. № 3–4. С. 222). Ср. также: «Пожалуй, это – первая победа кубизма. Кроме того, сходство, которым, как известно, кубисты брезгуют, у Альтмана очень большое» ( Vigens . 1, 97, 111, 222, 242 // Голос жизни. 1915. № 12. С. 19). Ср. еще одно свидетельство современника о портрете, который остановил своим «каким-то душевным беспокойством», «причудливым изломом психологии»: «Я никогда не видел этой поэтессы, как не видали ее и сотни других посетителей выставки, и поэтому ничего не могу сказать: похоже или не похоже. <���…> те, что займут наше место, останавливаясь перед портретом Анны Ахматовой, тоже, конечно, не будут думать о сходстве, ни даже об ее стихах, ибо кто знает? Быть может, они и недолговечны?» ( Старк Э . По выставкам // Петроградский курьер. 1915. 21 марта). Ср. впечатление через три года: «“Ахматова” и “Голова еврея”, ушедшие в частные руки, при новом появлении вновь за себя постояли: воплощение дисциплины, глаза и воли, внутреннего равновесия, строгой и элегантной концентрации формы» ( Л [ евинсон ] Андр . Выставка художников-евреев // Наш век. 1918. 28(15) апреля).