Роман Тименчик - Что вдруг

Дуэльный партнер Гумилева Курт Вульфиус (1885–1964) тоже жил в Риге последние сорок лет своей жизни, был практикующим врачом, после Второй мировой войны – заметным гомеопатом 8. Его дочь – рижский искусствовед Вера Барташевская, рассказы которой о семейных преданиях помогли атрибутировать авторство заметки о Гумилеве.

В семействе было еще три брата – Александр, Николай, Михаил, и три сестры – Нина, Нелли, Екатерина. Стихи Екатерины Вульфиус печатались в 1920–1930 годах в рижской периодике.

В заметке Анатолия Александровича Вульфиуса упоминается брат Николая Гумилева – Дмитрий Степанович. Он умер в Риге 3 сентября 1922 года в больнице на Александровской высоте 9. Родился он в 1884 году в Резекне. По случайному совпадению, у семейства его жены Анны Андреевны Фрейганг (1889–1965) было имение под Резекне, и потому в 1921 году они перебрались в Латвию.

Сестра (единокровная) Гумилева, здесь упоминаемая, – Александра Степановна Сверчкова (1869–1952). Секунданта – «студента Л.» – разъяснить пока затрудняемся.

Как известно, впоследствии в жизни Гумилева была и состоявшаяся дуэль – с Максимилианом Волошиным. Гумилев был одним из последних апологетов идеи поединка в нашем веке – А.В. Амфитеатров вспоминал, что даже в 1920 году Гумилев поговаривал о вызове на дуэль Сергея Городецкого за его доносительские большевизанские статьи. Но и у мальчиков Вульфиусов была своя традиция, связанная с одной несостоявшейся дуэлью – В.А.Соллогуб был секундантом первой дуэли Пушкина с Дантесом. Как вспоминал семейное предание Анатолий Вульфиус в упоминавшемся очерке, «Соллогуб тогда перешел границы данных ему Пушкиным полномочий; последний остался недоволен результатами переговоров своего секунданта, но дуэль в тот раз не состоялась, цель была достигнута. Соллогуб, несмотря на свою юность, знал, что делает».

Воспоминания Вульфиуса вводят нас в самое жилье юного поэта. Двух обстоятельств, впрочем, мемуарист мог не знать – во-первых, «подводная роспись», выполненная гимназическим однокашником, будущим композитором Владимиром Дешевовым, видимо, возникла как реминисценция из комнаты с аквариумом за иллюминатором у дез Эссента, героя любимого Гумилевым романа Гюисманса «Наоборот», а во-вторых, – в виде русалки в этом подводном царстве была изображена царскосельская гимназистка Анна Горенко, будущая Ахматова 10. Гумилевский интерьер вступал в своего рода диалог с уголком Анны Горенко: «Интересна в царскосельской жизни Ахматовой маленькая подробность: у нее была там своя комната, в которой все предметы были не позднее 1830-х годов, мебель, картины, различные безделушки, даже книги были только авторов, писавших до 1830-х годов. Когда ее спрашивали – для чего ей такая комната, – она отвечала, что уходит в нее отдыхать от современности» 11.

Гумилев учился в Царскосельской гимназии в одном классе с моим братом, и я совсем ясно помню время его литературных начинаний.

Почти каждую субботу в доме моих родителей собиралась молодежь: подруги сестер по гимназии, товарищи брата, и я приезжал из корпуса. В одну из таких «суббот» брат привел Гумилева, которого почти все присутствовавшие уже знали: он был в моде, всюду бывал, стихи его в рукописях ходили по рукам. Когда он вошел, прекратились игры и все бросились к нему.

– Николай Степанович, что нового написали? Прочитай те…

Гумилев тогда был в шестом классе, но вид имел восьмиклассника, держался очень прямо, говорил медленно, с расстановкой и голос имел совсем особенный. Он не ждал, чтобы его долго упрашивали, и без всякого жеманства начал декламировать:

– Я конквистадор в панцире железном… – начал он; он немного шепелявил и картавил. В этот вечер он прочитал не сколько стихотворений, после чего принял участие в наших играх.

Второй раз я его видел в доме его родителей.

Жили Гумилевы в Царском Селе по Средней улице, совсем близко от парка и Екатерининской аллеи, вдохновившей Пушкина. Отец его, седой моряк, тогда уже в отставке, очень радушно принимал молодежь. В этот вечер брат мой пел, аккомпанировала сестра поэта Сверчкова. Интересна была комната гимназиста-поэта: все стены были расписаны. Масляными красками было изображено морское дно с фантастическими морскими животными и водорослями. Было очень оригинально, но неуютно для спальни.

Зимой 1903/04 учебн. года Гумилев и мой брат все свободное время проводили за игрой в винт. Они играли запоем, как говорится, до потери сознания. Если не было партнеров, они играли вдвоем, в так наз. гусарский винт.

За одной такой игрой они повздорили, и была решена дуэль на шпагах. Дуэльных шпаг не оказалось, и пришлось воспользоваться учебными рапирами, но т. к. последние снабжены предохранительными пластинками на концах, то наши герои не задумываясь вышли на улицу и стали стачивать о камни металлические кружочки. Дуэль была назначена в лесу в Вырице – дачном месте, в нескольких шагах езды от Царского Села по Виндавской ж.д.

За пять минут до отхода поезда на станцию прибежал брат Гумилева Димитрий, тогда гимназист 8-го класса.

– Директор требует вас обоих немедленно к себе, – крикнул он.

Оказывается, один из секундантов, студент Л., нашел благоразумным предупредить брата Димитрия, чтобы таким образом задержать дуэлянтов.

Дуэль не состоялась, и долго в Царском смеялись, вспоминая рапиры.

Прошло много лет.

Поздно вечером я шел с разъездом гвардейских драгун по шоссе. Мы вели лошадей, едва передвигавших ноги, в поводу.

После стычки с арьергардными частями отходившей на запад немецкой пехоты мы шли на бивак.

Разрозненные части дивизии собирались на шоссе, отыскивая свои полки, эскадроны. Ко мне подскакала группа гвардейских улан.

– Ваше высокоблагородие, – обратился один из них. – Нашего полка не видели?

Сразу по голосу, я повторяю, совсем особенному, я узнал Гумилева.

– Я конквистадор в панцире железном, – ответил я ему. Он меня узнал. Подъехал ближе.

– Уланы в авангарде, догнать будет трудно, присоединяйтесь к моему разъезду, отдохните, – посоветовал я ему.

– У меня донесение к командиру полка, – ответил мне Гумилев.

– Ну, тогда шпоры кобыле, – ответил я, и поэт-улан, взяв под козырек, немного пригнувшись к шее рыжей полукровки, двинулся со своими товарищами размашистою рысью в темноту.

Далеко впереди гремела артиллерия, доносились одиночные ружейные выстрелы, и долго еще было слышно хлесткое цоканье копыт уланских лошадей.

Больше я Гумилева не видел.

Германская армия, в течение трех лет державшая в страхе Божьем всю Европу, пощадила поэта. Не пощадила его своя подлая застеночная пуля…