Иван Неручев - Большой вопрос

Однако можно ли было сказать, что домашняя обстановка так же благоприятствовала успехам Владимира? К сожалению, этого нельзя было сказать. Правда, Людмила всеми силами старалась облегчить жизнь мужу, но скоро приметила, что он без восторга относится к домашнему уюту, созданному ее усилиями. Ей порой казалось, что муж готов сказать: «Оставь меня, Людмила, в покое! Мне не нужны твои заботы. Я человек науки, и, кроме науки, у меня нет других интересов. Я иду к своей цели, не замечая на своем пути ни тебя, ни ребенка…»

Она пыталась понять истинную причину черствого, как ей казалось, отношения к себе мужа, и в душе ее пробуждалось чувство, похожее и на зависть и на ревность. Только ли оттого его холодность, что Владимир любит свою работу, или же еще и оттого, что он перестал уважать Людмилу?.. Кто она? Студентка? Нет, фактически не студентка. Домашняя хозяйка? Да? Неужели на всю жизнь?!. Скоро конец третьему полугодию, а она всё еще дома, и всё сильней привязывается к нему… Как погасить боль, обиду на мужа, на себя, на свою судьбу? И снова и снова мысли ее возвращались к Владимиру. Другой муж носил бы ее на руках. Другой отец чувствовал бы себя на седьмом небе, ликовал бы от счастья, — сын здоровый, жизнерадостный. Правда, иногда Владимир благодарил ее за заботы, восторгался сыном, но как он это делал? Благодарил, как ей казалось, вполголоса, сухо, а если восторгался мальчиком, то, наверное, лишь для отвода глаз.

Права ли была Людмила? Нет, Владимир любил ее попрежнему. Но любовь эта жила рядом с горечью. Она всё свое время отдает ребенку, часами, словно под гипнозом, любуется им. Ребенок заслонил от нее жизнь.

Несколько позже у Владимира возникли неприятные вопросы: неужели он ошибся в Людмиле? Неужели она намерена остаться только домашней хозяйкой. Супруги таили друг от друга свои огорчения. Но как-то Людмила купила мужу модный яркокрасный галстук. Владимир, взяв в руки подарок жены, равнодушно спросил:

— Это не мне ли, случайно?

— Тебе… и вовсе не случайно… Не нравится?

— Нет… он мне к лицу: при таком ярком пламени на груди, никто не заметит веснушек. — И, добродушно рассмеявшись, добавил: — Ну к чему это? Зачем ты шута горохового из меня делаешь?

Людмила помрачнела. Владимир, заметив это, поспешил смягчить свои слова:

— Ну, ну! Я пошутил. А за подарок спасибо!

Но Людмила выхватила из рук Владимира галстук и швырнула его на стол.

— Хватит! Нам надо выяснить всё! Скажи, что между нами происходит?

— Хорошо, Люда, поговорим по душам, — сказал он. — Только не обижаться, не сердиться, не враждовать. Мы, видимо, не всегда и не во всем правильно понимаем друг друга. А это вредно и тебе, и мне, и нашему ребенку.

— Я хочу знать, чем ты недоволен в моем поведении? Может быть, я плохая мать, никуда не годная жена, хозяйка? Может быть, мы с Володькой мешаем тебе работать, жить? Говори честно, откровенно!

— До тех пор, пока ты не успокоишься, я не начну разговора.

— Хорошо, я обещаю быть спокойной, — сказала Людмила. — Ты прав: нам надо понять друг друга.

— Так вот, Люда, у меня к тебе особых претензий нет. Меня лишь беспокоит твой затянувшийся отпуск.

— Дальше!

— Мне кажется, что ты забыла о своей хорошей мечте.

— Именно?

— Я имею в виду твое желание учиться, стать инженером-разведчиком, участником наших великих строек. Ведь ты об этом, кажется, мечтала. Учти, тебя могут отчислить из института.

— Дальше!

— Дальше я не вижу никаких оснований к тому, чтобы ты оставалась в своем теперешнем, прямо скажу, незавидном положении.

— Вот даже как?

— Скажи — только не таясь, — разве ты сама не тяготишься своей жизнью?

— Это неинтересно. Интересно другое: почему ты стал тяготиться мной?..

— Не тобой, а твоим теперешним положением. Оно обижает меня, оно разрушает нашу мечту — идти вперед плечом к плечу.

— Вот за откровенность благодарю. Значит, я тебе противна, ненавистна! Значит, грош цена моим заботам о тебе? Значит, судьба ребенка тебя не интересует! Может быть, его лучше сдать в детский дом?

— Какой тон!.. Но, между прочим, не нам с тобой, выросшим в детском доме, иронически говорить о детском доме. Почему ты решила, что мы должны воспитывать ребенка тепличным способом, дни и ночи сидеть у его кровати, не сводить с него глаз?..

— Может быть, укажешь выход из положения?

— Могу. Почему, например, нельзя хотя бы частично поручить присмотр за Вовкой тете?

— Так она и пойдет на это!

— С удовольствием пойдет. Если хочешь знать, я уже говорил с ней об этом.

Людмила задумалась.

— Признаться, я в большом затруднении, — сказала она. — В твоих словах есть доля правды, но… ты должен понять меня, Володя, — я не могу никому перепоручить воспитание нашего сына.

— Не воспитание, а присмотр.

— И этого не могу: боюсь! Когда я вынуждена оставлять Вовку… ты посмотрел бы на меня: я мечусь, как угорелая! Мне кажется, что с Вовкой стряслась беда.

— Нелепый страх.

— Понимаю, но сделать с собой ничего не могу.

— Возьми себя, Люда, в руки. Это будет на пользу и нашему мальчику, и тебе, и мне. Мы с тобой не должны быть врагами своего счастья.

— Да, да. Ты прав. Хватит об этом. — И Людмила уверенно добавила: — Мы будем счастливы по-настоящему, мой милый.

Однако прошло несколько дней, и Людмила снова решила повременить с учебой в институте до тех пор, пока не отправит Вовку в детский сад. Другого выхода нет: студенты-геологи, как никто, связаны с выездами на производственную практику в разные районы страны. С собой ребенка ведь не возьмешь.

Жаль, конечно, что она одинока в своих взглядах. Владимир их не разделяет, с ним бесполезно говорить об этом. Лучше уж молчать. Возможно, со временем Владимир поймет ее, смягчится, уступит.

Между супругами установились сухие, деловые отношения; каждый замкнулся, ушел в себя. Семейная жизнь потускнела. Владимир стал чувствовать себя каким-то бездомным мужем. Единственное спасение видел в работе, особенно в диссертации.

С Надеждой Петровной Морозовой Владимир познакомился у приятеля. Она была не молода, овдовела задолго до войны. После смерти мужа, известного ученого, поступила экскурсоводом в Русский музей, — увлеклась живописью. Она была культурной, всесторонне развитой женщиной, приятной собеседницей. Владимир и Надежда Петровна стали часто встречаться.

«Удивительно, почему он ничего не говорит о своей семье? — думала она. — Почему всегда один? Счастлив ли он?..»

Осторожно, как бы невзначай, Надежда Петровна спросила Владимира о жене и сыне. Он уклонился от откровенного разговора, но предложение Надежды Петровны — прийти в следующий раз с Людмилой — принял.

Владимир пошел на это с определенной целью — не сможет ли эта умная, с большим жизненным опытом женщина подействовать на жену. Он чувствовал сейчас, как никогда, неотступную потребность в хорошем, полезном посреднике.