Вадим Баранов - Горький и его окрестности

Воспроизведу также факты, обнародованные Ларисой Васильевой в ее бестселлере "Дети Кремля". Во время пребывания в Англии Л. Васильева не раз встречалась с Марией Игнатьевной. В минуту откровенности та заявляла: "Ох, какую книгу я могла бы написать о нем". И ей поступали соответствующие предложения из России (разумеется, после смерти Сталина).

Не говоря о том, какие фантастические гонорары получила бы Мура, она навсегда могла войти в историю литературы, - может быть, даже как мемуаристка века. Увы, такую книгу она, особа, весьма причастная к литературному труду, не писала (несмотря на то, что более чем на 10 лет пережила Сталина). Да что там книгу - не оставила и очерка! Что-то явно останавливало ее. Не боязнь ли "засветиться"?

На подобную мысль наталкивает следующий исключительно важный эпизод, описываемый Васильевой: она отважилась однажды напрямую спросить баронессу о знаменитой коробке конфет, якобы присланной Сталиным Горькому. Здравомыслящему уму версия эта представляется несостоятельной изначально, уже в силу потрясающей примитивности. Однако ответ Марии Игнатьевны был неожиданным: "Почему же... Я сама кормила его этими конфетами и наслаждалась предсмертными муками".

Задумаемся: спрашивают про конфеты - человек говорит про себя. Ответ звучит, как хорошо продуманная домашняя заготовка.

Конечно, поговорка "На воре шапка горит" здесь несколько прямолинейна. Скажем иначе: язвительно-ироническому "признанию" такого рода предназначалась роль отрицания. И все-таки умудренная жизненной борьбой "железная женщина" допускает перебор. Отрицая, она, - может быть и не сразу, - вызывает подозрение: слишком уж продумана и преднамеренна заготовка...

Несомненно, в семье Марии Игнатьевны велись какие-то разговоры о смерти Горького. Хотя бы потому, что баронесса прибыла в Горки сразу же, как только писатель заболел, и уехала в Лондон спустя много времени после похорон.

Однажды Л. Васильева посетила дочь баронессы Татьяну Ивановну Бенкендорф-Александер ("Танья" - так называли ее в Англии). "Я заговорила о книге Берберовой ("Железная женщина". - В.Б.).

- Она злилась на маму, потому что у мамы была любовь Горького, а Берберова завидовала.

Молчание. Потом около получаса пустого разговора - ни о чем.

- Какую чушь передавали по вашему телевидению, будто мама отравила Горького, - вдруг сказала Татьяна Ивановна, и я поняла причину ее сухости и неразговорчивости. Но я была непричастна к этой передаче, а поддерживать льстивую беседу: "Да, да, не ваша мама отравила великого писателя" - было бы нелепо".

Это я, выступая в феврале 1996 года, в передаче "Совершенно секретно", огласил опубликованную ранее (у нас и за рубежом) версию о роли Будберг в горьковской судьбе. Но обратим внимание на то, что Танья не сразу выразила свое возмущение ("около получаса пустого разговора"). Ей все время что-то хотелось сказать, но она себя сдерживала.

Представьте, что вашу мать ни с того ни с сего обвиняют в том, что она кого-то отравила. Как поступит убежденный в невиновности своей матери человек? Обратится к журналистам, подаст в суд (кстати, друзья предостерегали меня и от такого поворота). Ничего этого не последовало. Но облегчить душу, снять с нее тяжкий камень невыговоренности Танье, по-видимому, хотелось все больше. И в конце концов она не вытерпела: преодолела колебания, высказалась. Никакой практической цели не преследуя.

Могут сказать: все же версия остается версией. Встречный вопрос: а может ли быть в этой ситуации и в тех конкретных обстоятельствах все доказано с математической точностью? Не наивно ли ожидать этого, памятуя, в какое время происходило действие трагедии? И разве случаен заголовок известной книги Вальтера Кривицкого (прекрасного знатока психологии Кремля и убежденного сторонника версии насильственной смерти писателя) - "Тайная история сталинских преступлений"?

К этому времени Сталин превратился в абсолютного диктатора. Одного его слова было достаточно, чтобы беспрекословно выполнили любое указание. Даже если оно было облечено в форму многозначительного намека.

Наивные люди, мы все еще пытаемся мерить поведение тирана обычными этическими нормами. Но абсолютная власть порождает свою мораль. Изуверство бывает таким, что оно не укладывается в воображение, и мы с ходу заявляем: ну уж этого-то не может быть!

Замечательный историк Михаил Гефтер как-то заметил, что Сталин в своих действиях настолько связан с "избыточной кровью", что это "крушит всякое рациональное объяснение - и его самого, и нас, и истории как таковой".

Руководствуясь распространившимися представлениями о режиме, говорят: "Но ведь Сталин уничтожал участников и свидетелей совершаемых по его же приказу преступлений". Не следует упрощать логику его действий. Напомню, что из восьми "заложенных" Крючковым на процессе 1938 года семеро были уничтожены, и только с головы Марии Будберг не упал ни один волос.

Если бы Мура оказалась случайным свидетелем совершенного кем-то преступления, ее, скорее всего, ожидала бы общая участь. Как ни парадоксально, спасает ее именно роль преступника - разве можно было опасаться, что она сама предаст огласке свое роковое участие в судьбе писателя? Чем больше личной вины, тем больше шансов на неразглашение тайны.

Предположим, что ее все-таки "убрали". К этому времени она была подданной другого государства, что, безусловно, привлекло бы внимание Запада и могло быть поставлено в связь со смертью писателя (слухи об отравлении распространись сразу после его кончины). И без того появление Муры у постели больного и трагический финал вызвали у близких подозрения, только они боялись говорить на эту тему. (Кстати, уже после того, как моя книга была сдана в производство, я от нескольких людей, работавших за рубежом, узнал, как распространялись слухи относительно роли Будберг в судьбе Горького.)

Сталин был в своем роде прекрасным психологом-лицедеем - он просчитал все. С Мурой потом встречался не раз. "Муре очень симпатизировал Сталин, свидетельствует внучка Горького Марфа Максимовна. - При встречах всегда расшаркивался перед ней. Однажды прислал огромный букет алых роз". Это уже не коробка конфет...

Наконец, Муре обеспечили, мягко говоря, безбедное существование: правительство оформило ее как наследницу зарубежных изданий писателя (хотя юридически ее брак с Горьким не был оформлен). А это уже не букет роз...

Упорные оппоненты скажут опять: и все же это косвенные доказательства... Не буду возражать. Убежден, однако: никакие новые документы тех времен не помогут окончательно снять покров с тайны. Что надо - фальсифицировалось. Что не надо - уничтожалось. Да и просто не всякое событие документировалось. Тут нужны были бы телекамеры, записывающие каждый шаг всех людей, находящихся возле смертного одра писателя. Мы же можем лишь мысленно реставрировать картину. Леонид Колосов, в прошлом наш резидент в Италии, располагает важными документами, дающими дополнительное обоснование "миссии" Будберг (его очерк "Мура" опубликован в газете "Труд" от 31. 01 и 07.02.97.). Особый интерес представляет приводимый Колосовым разговор с Михаилом Александровичем Цейтлиным, редактором иностранного отдела газеты "Известия", выполнявшим одновременно обязанности помощника горьковского секретаря, небезызвестного Крючкова (разговор состоялся в январе 1981 года). В день смерти Горького 18 июня Цейтлин находился в доме больного. "Неожиданно началась какая-то суматоха, появились решительные молодые люди в штатском, а затем Ягода вместе с Марией Игнатьевной... Из комнаты, где лежал больной писатель, были удалены абсолютно все. Беседа Алексея Максимовича с Мурой продолжалась около сорока минут. Потом дверь открылась, она вышла и в сопровождении Ягоды с его охранниками покинула дом. А через двадцать минут началась паника. Вышедший дежурный врач срывающимся голосом объявил нам, что Горький скончался...