Николай Егоров - Всё от земли

Не носит, правда, только И. Е. Погорелец и тяготится тем, что он один в «гражданском» ходит, и, виновато улыбаясь, начинает оправдываться, когда кто спросит, почему.

— Да, понимаете… моего размера нет. В мастерской шьют самый больший пятьдесят второй, а я… мне пятьдесят шестой бы надо.

С эпох еще катапульты и пращи в артиллерию карликов не брали. И это внук уже. Каким же был, представить бы, дед его Иосиф? Каким же был, подумайте-ка, Иосиф Погорелец, если его восемнадцатилетнего внука немецкий снаряд с прямого попадания не взял?

Не видел деда внук, на плечи русских ребятишек наваливались участи страшнее — так и не повидать отцов, доселе не вернувшихся с воины. Не видел деда внук, а хоть бы в щелку глянуть, каким богатырем он был, но время — не забор, оно плотней и выше, и нет щелей в нем и не будет. В прошедшее ничего уже не вклинишь, и бесполезны аханья и сожаления потом, когда ты спохватишься о сделанном не так, как нужно было сделать в том, теперь уже прошедшем и невозвратном времени. В прошедшее не вклинить ничего, но что-то повториться может. И чтоб не повторились дни войны, — а это самые страшные и самые частые повторы в истории Земли, — нужен великий труд и воля.

Если и шел Металлургический райком партии на эксперимент, переводя И. Н. Панфиловского из сталеваров в мастера производственного обучения, то эксперимент этот оказался удачным: подручные сталеваров — лучшая группа училища по всем статьям специальных и общеобразовательных дисциплин при стопроцентной посещаемости. Группа, в которой одни парни, и самые рослые, а рослый, естественно, отождествляет это с понятием «взрослый», но чтобы кто-то не явился на занятия или опоздал… А двойку получить — и вовсе стыд. Живой авторитет, который видишь, которым дышишь и который ощущаешь, — извечный двигатель познаний. И светятся глаза практикантов здоровой завистью к своему мастеру и уважением к нему и к себе, когда их ведет по цеху И. Н. Панфиловский, — сам Панфиловский! — навстречу которому не только работающие у печей сталевары — мартеновские печи готовы шаг шагнуть. И поэтому райком решил, что и Погорелец Иван Ефимович тоже нужней в училище.

Сознание вообще — начало человека. Сознание твоей необходимости в каком-то деле — центр жизни, как центр Земли, к которому стремится все подвластное законам тяготения. И снова оказались рядом два Ивана, два Героя, равные по труду, близкие по духу, единомышленники по идеям, близкие по родству. Настолько близкие по всему, что даже сыновей назвали одинаково: Александрами.

Но Саши Погорельца больше нет. Нет, войны сразу не кончаются.

А как все хорошо было в их мирной жизни. И дети были у супругов Погорельцев: сын и дочь. Золотые дети. И не только потому, что это сочетание называется в народе золотыми детьми, а и потому еще, что вырастили их и поставили на ноги, и никто ни разу и ни в чем родителей не попрекнул за них.

Саша Погорелец отслужился в армии человеком, стал рабочим человеком, отслужив. Работал он электриком и совсем в другом цехе, не во втором обжимном, во избежание разговоров о каком-либо протеже, хотя должность дежурного электрика и далека от должностей протекционных. И вдруг потянуло парня в Запорожье, в места, где жил прадедушка Иосиф. Сказалась кровь? Все может быть. Ни отец, ни мать отнекивать сына не стали — поезжай, коли хочешь.

Случилось это в июне, в самую жару. Пошел Саша Погорелец с новыми друзьями купаться на Днепр. Что такое Днепр, каждый знает по школьной программе, а переплыл его уралец без отдыха туда и обратно как заправский флотский и еще не наплавался. Друзья давно уж и накупались, и нагрелись, и оделись.

— Идите потихоньку, я догоню. Разок нырну — и догоню.

И не догнал.

Речные водолазы там и нашли его, где погиб, ударившись о камни, которыми латали самосвалы днепровский берег, обрушенный снарядами войны и размываемый на готовое. Нет, войны теперешние сразу не кончаются.

Огромна скорбь отца, но и она несоизмерима со скорбью матери. Любовь Никитична и до сих пор черна, и до сих пор курится, как матица избы после пожара. Горе матери открыто и на виду у всех до слезинки, до преждевременной морщинки, отцово горе — айсберг. Каждый парень и до сих пор напоминает им о сыне. И повисают росинки на ресницах матери, и холодит глыба подспудного льда отцовскую душу. И все-таки, нимало не колеблясь, согласился Иван Ефимович пойти в училище инструктором работы на прокатных станах, а ведь в прокатных группах сплошь одни ребята, как сыновья. Что ж, по родительскому долгу он и передаст им как сыновьям великое наследство — любовь к труду.

Но как не просто это. Иметь мастерство и опыт — одно, а уметь передать их — другое. Здесь мало большого мастера-производственника, здесь нужен еще педагог и психолог, умеющий обращаться с процессом обучения умно и тонко. Тонко, и чтобы не получилось, как в поговорке: где тонко, там и рвется. Психология труда и обучения труду — наипрочнейшая нить в извечной связи поколений, и необходима способность видеть эту нить и прясть ее.

С группой И. Н. Панфиловского был такой случай. На базе отдыха решили заасфальтировать дорожки, переходы, игровые площадки. Специальной техники для этого, конечно, никакой. С современной дорожно-строительной техникой на базу и не влезешь при всем желании: объект и мал, и узок, как то игольное ушко, через которое верблюда не протащишь. Ну, щебня самосвалы навозили. А дальше что? Одна надежда на совковую лопату, какую в шутку называют универсальным одноковшовым экскаватором со сменным двухрычажным механизмом. Но лопата давно вышла из моды, и трудно кого-то допроситься, чтобы тот согласился взять ее.

— Иван Никитович! Выручайте. Надо на базе…

— Да слышал, надо. Продуктов на сколько дней брать?

— На сколько… На неделю, пожалуй. По нормам, конечно, меньше времени отводится на такой объем работы, но, сами понимаете, природа, молодость… Да что говорить.

— Что говорить — посмотрим.

Тому, кто просит что-либо сделать, все равно легче, его задача заручиться словом, а уж тот, кто пообещал сделать, обязан больше: слово — олово.

Цену слову Панфиловский знал, этим пользовались и на это рассчитывали: слово — олово. Сказал — что пулю отлил. Или уж пролудил, так пролудил — вовек не заржавеешь. И вообще никакой коррозией не покроешься. Слова и время Иван Никитович экономит и расходует бережно, но никогда не жалел и не жалеет ни для кого добра души своей, поэтому он и богат как человек.

Ни завком от него, ни он от группы и до отъезда не скрывал, чего и сколько им предстоит, но это никого особо не удивило. Ахнули, когда на базу приехали: вот это постарались самосвалы! Щебенки — горы. Маленькие, но много. И двадцать штук лопат, чтобы сровнять их. И не просто сровнять как попало, а раскидать и спланировать по шнуру, под рейку, по визирке.