Владимир Бушин - Пятая колонна

Вот недавний примерчик. Есть еще один Пивоваров — историк, академик, неустанно порхающий с одной телепрограммы на другую. В моем старорежимном представлении академик — это, во-первых, большой специалист в своей специальности, но вот сей специалист не так давно заявил, что Освенцим освободили американцы. Слава Америке! Да ведь Освенцим в Польше недалеко от Кракова! А всю Польшу освободила Красная Армия. Янки ближе чуть не на тысячу верст к тем краям и не были. Такой он историк. Ему что Освенцим, что Кобленц.

Во-вторых, я всегда считал, что академик — это вообще умный человек. У меня есть родственник член Академии, математик Б.К. Так с ним о многом отрадно поговорить. Умница! Конечно, мое убеждение поколебалось, после того как академиками стали Яковлев и Солженицын, но я старался думать, что это досадное исключение, промахи призывной комиссии… Но вот этот Пивоваров. Недавно в телепередаче приписал маршалу Рокоссовскому гнусное высказывание о Сталине. Откуда взял? Разумеется, с потолка. Или теща сказала. И не соображает академик, что не Сталина опорочил, а, с одной стороны, опять обнажил свой достослезный уровень ума и морали; с другой, представил лицемером и лжецом Рокоссовского. Академик, видно, и не знает, что есть же воспоминания маршала «Солдатский долг», там Сталин упоминается неоднократно и каждый раз — с глубоким уважением. Например, вспоминает он, как в июле 42 года Сталин попросил его остаться в кабинете во время разговора, видимо, с генералом Козловым, потерпевшим позорное поражение в Крыму. Разговор был очень поучительный. И Рокоссовский с благодарностью расценил это как деликатный урок и себе (с. 163). Так как же назвать человека, который писал одно, а теще Пивоварова сказал совсем другое? Подлец да и только.

Среди приписанных Рокоссовскому слов есть и такие: «Мы, командующие фронтами, обманывали Сталина: какое бы несуразное распоряжение он ни отдавал, мы поддакивали, а делали по-своему». Просто поразительно, какие особи завелись в Академии Наук! Ну понятно, что он по причине плоскоумия в армии не служил, но ведь и при этом можно бы сообразить, что не выполнить приказ командования, а того пуще — наплевать на него и действовать вопреки приказу, «по-своему», в армии да еще в масштабе фронтов совершенно немыслимо. А Верховный, а Ставка, что ж, любовались на эту самодеятельность и только?

На Западе никогда и не посмели бы клеветать на Красную Армию и нашу Победу, если бы не увидели, что этим с самых высоких трибун занимаются в самой России, а власть не только не пресекает, а способствует, поощряет премиями, орденами, этими самыми трибунами… Ну, не воспользоваться такой небывалой в мировой истории ситуацией было бы грех, и они ударились во все тяжкие вплоть до сокрушения памятников советским воинам, уподобления коммунизма фашизму, Сталина — Гитлеру, а освобождение от фашизма представили оккупацией. Скоро предъявят требование платить контрибуцию всем освобожденным странам, включая Германию.

А ведь иногда говорят: «Три человека встретились в Беловежской пуще и уничтожили страну. Да что ж это была за страна! Что за власть!». Три человека! Во-первых, это не алкаши, что скинулись на троих, а три президента во главе с Российским съехались по предварительному сговору. Четвертый же, главный президент, вместо того чтобы тех немедленно арестовать и без суда и следствия как изменников родины повесить на той же виселице, что Власова и Краснова, этот четвертый забился под скамейку в Грановитой палате и дрожал от страха. А главное-то, говорю, это многолетняя деморализация общества речами, как доклад Хрущева на XX съезде, книгами, как «Архипелаг» Солженицына, трепом академцев, как Яковлев и Пивоваров, да еще этими безымянными анекдотиками. Вот почему в 1991 году среди русского народа не нашелся тот «десяток людей», о котором говорил Александр Ульянов.

С. Стрельников заявил: «То, что мы рассказываем, очень близко к исторической правде». Вам лучше не трогать бы даже бытовую, житейскую правду. У вас солдаты бегут в штыковую атаку с вещмешками на горбу, чем-то набитыми под завязку. У вас честь отдают левой рукой. У вас, выслушав приказание или вопрос, солдат говорит не «Есть!», не «Так точно!» или «Никак нет!», а вякает: «Понял!». У вас на бесчисленных застольях и гулянках самогон белый, как молоко, а он, конечно, бывает мутноват, но если первач — как слеза ребенка. У вас и сам Чапаев напивается до чертиков или, как говорили когда-то, по положения риз, а он, по воспоминаниям родственников, вовсе не пил. У вас человек упал с самого купола церкви и даже рубаху не порвал. У вас человек попал под дождь и в этот же день через несколько часов помер. Но от дождя на Руси еще никто не умирал. У вас в 1918 году висят портреты Ленина

1922 года, и весьма сомнительно их изобилие в крестьянских избах глубинной России… Неужто во всей вашей съемочной группе никто в армии не служил? Неужто никто самогон не пил? Ну генерация…

А об исторической правде фильма говорил Э. Володарский: «Чапаев был совсем не таким человеком, каким мы представляем его по образу, созданному гениальным артистом Бабочкиным. От Чапаева ушла жена, и он воспитывал двоих детей. С 17 лет начал работать плотником, у него было два брата, он был верующим…». А что, у Васильевых все это отрицается? Боже милостивый, да как не понимать, что у вас же с братьями Васильевыми совершенно разные задачи: они стремились создать образ народного полководца и взяли вершину его жизни, куда не помещались ни жена, ни дети, ни братья, они показали главное в его биографии — участие в Гражданской войне; вы же задумали дать почти все его житие от юности до смерти.

И откуда видно, например, что Чапаев у Васильевых — неверующий? Нет креста поверх бурки, как у нынешних скоропостижно верующих поверх норковых шуб? По-моему тот Чапаев, как и весь советский народ, были гораздо ближе к Богу, т. е. к совести, правде и любви, чем этот Чапай и все нынешние крестоносители. Авторы «страстей» уж очень озабочены сей проблемой. Фильм и начинается с того, что их герой лезет на купол церкви установить крест. Как же ныне без этого! Что скажет Владимир Михалыч… Крест парень установил, но сам тут же грохнулся со всей высоты наземь. Но ни одной царапины. И тут же слышим: «Бог спас!». Кто же еще…

А вскоре мы видим, как этот божий человек зверски, до смерти избивает какого-то старца за то, что тот нарушил десятую заповедь в отношении возлюбленной крестовоздвиженца, притом нарушил-то, как говорится в завете, лишь «в сердце своем». Да разве это по-божески — лишать человека жизни?

И вы хотите, чтобы я после этого убийства полюбил вашего героя только за то, что он крест установил? Да вы сразу отвратили зрителя от него. Тем более что на этом не остановились: потом мы видим, как ваш Чапай в интервале между любовными утехами собственноручно расстреливает одного из командиров своей дивизии. И странно читать у критика большой газеты, что Фурманов рассказал в романе, как Чапаев одного политработника огрел плетью за трусость в бою, а вот «в «Страстях» до этого дело не доходит». Поразительно! А два собственноручных убийства? Не заметил. Но уверяет, что зорок: «На наших глазах фильм вырастает до народной трагедии… Сериал обрел популярность как раз потому, что в его фокусе оказалась правда истории».