Владимир Бушин - Пятая колонна

И что же тут еще о писателе? А. Бочаров сообщает, что родился он в Бердичеве, по словам Бабеля, которые вспомнил В. Бондаренко, в «нашей жидовской столице». Прекрасно. В столице! А то я думал, что в провинциальной Жмеринке. Не удивительно, что с годами столичный житель, по словам Бочарова, обрел «планетарное мышление» и «планетарные чувства». Это и позволило ему с «подлинной мощью запечатлеть смертельную битву не двух враждебных армий, не двух непримиримых держав, а двух равно тоталитарных государств. Руководствуясь общечеловеческими идеалами, писатель сумел встать выше схватки двух сил, уловив надругание над народом и свободой в обеих странах». Тут, конечно, и напоминание о том, что «исследователи (см. выше. — В.Б.) единодушно (кто бы сомневался! — В.Б.) отмечали близость дилогии к «Войне и миру» Толстого». И приводится несколько цитат из «Жизни» почему-то не совсем в духе Толстого. Например: «В Сталинградской битве выяснилось (!), как хрупка жизнь человеческая…». Неужели до этого никто не знал и не догадывался? А я-то думал, что сие печальное обстоятельство было известно еще задолго до Первой Пунической войны. Кроме того, Толстой-то не сумел встать над схваткой, он целиком на стороне своей родной русской армии, своей державы. Что же это означает? Да неужто Гроссман сумел встать выше и Толстого? Да ужель права Татьяна Иванова, шестиголовая лающая Сцилла демократии?

В. Бондаренко считает, что до войны Гроссман был заурядным советским писателем, писавший скучно правоверные романы да повести и мечтавший о Сталинской премии за свой роман «Степан Кольчугин», где по примеру горьковского Павла из повести «Мать» и Павки Николая Островского описал становление молодого революционера. Роман получился большой, двухтомный, но, увы, прочтешь вслух страницу, и, как сказал поэт, «в клетке сдохла канарейка». Премию он не получил. А после войны, говорит Бондаренко, Гроссман стал еврейским писателем, и «Жизнь» — это роман о трагедии еврейского народа, роман, «мстящий за свой народ». Кому мстящий — русскому народу, который сделал все для его спасения? Выходит…

Солженицын не согласен, что Гроссман стал еврейским писателем. Я позволю тут единственный раз в жизни согласиться с покойным титаном мысли. Нет, вовсе не встал Гроссман в ряд с душевным Шолом-Алейхемом, в котором так сильна любовь к бедным и униженным, так язвительна насмешка над американствующими соплеменниками, с его добротой и юмором; не встал с Хаимом Бяликом, которого Максим Горький считал великим поэтом; не встал рядом даже с Ароном Вергелисом, с которым я в столовой Дома творчества в Коктебеле когда-то дружески дебатировал вопрос, не противоречит ли заповедям Торы его появление прямо с пляжа здесь, в столовой, с голым и большим волосатым пузом. Нет, не стал Гроссман видным еврейским писателем, а стал плохо видным антисоветским.

И вот что примечательно. Допустим, о Бялике писали, его переводили Горький, Брюсов, Вячеслав Иванов, Бунин… Какие имена! А о Гроссмане, как мы видели, — почти сплошь однодомцы да односумы.

Незадолго до показа фильма мы узнали немало интересного и неожиданного о его творцах. Так, Елена Ямпольская, главный редактор газеты «Советская культура», в беседе с Володарским сказала: «Книга Гроссмана гнилая. И гнилость очень умело вплетена в ткань повествования. Как вам удалось обойти эти места?». Собеседник ответил: «А я эти гнилые места просто выкинул». Ну, как мы видели, порой выкидывал он совсем иное, что делало ситуацию еще более вонючей. Признав роман столь отталкивающим, Володарский сказал о Гроссмане вообще как о писателе: «Это действительно гнилой писатель». И уж совсем убийственно: «Это писатель, не любивший страну, где он родился и жил». Вот я, дескать, уж так люблю, а он на грош не любил. Но почему же в своем романе и в фильме по нему не убрал хотя бы такой кусочек гнили из разговора красноармейцев на фронте:

«— Враги у меня, комбат, и спереди и сзади.

— Не один ты такой. У всех у нас».

И спрашивается, чего ж ты, патриот, взялся писать сценарий по мотивам мерзкого романа мерзкого писателя? Зачем? Почему? Не могу же я думать, что только ради большого гонорара. Ведь нормальный человек с таким писателем и за миллион на одном поле не сядет. Но вот пожалуйста, сел, можно сказать, в одну карету прошлого… Между прочим, эти простые вопросы не пришли в голову рецензенту «Правды». Он больше озабочен благопочтением: Василий Семенович… Эдуард Яковлевич… Сергей Владимирович… Как, Василий Семенович не любил страну? «Может, это чересчур категорично?»… Да уж не надорвался ли Эдуард Яковлевич над этим сценарием, не эта ли работа свела его в могилу?..

Автора статьи многое в фильме восхищает, потрясает и трогает: «Особенно ценно, что мы видим настоящую войну» (на которой не щадят даже верблюдов)… «Образ Сталинградской битвы, созданный в фильме, восхищает своей силой и достоверностью»… Да ведь нет же в этом «образе» ни окружения немцев, ни их капитуляции, ни одного нашего командующего, хотя бы Рокоссовского.

Впрочем, некоторые упомянуты. Но как! Вот В.И. Чуйков, командарм-62. Какой-то выродок с восторгом рассказывает, будто Василий Иванович кому-то выбил зубы, а сам Чуйков, пьяный, бессмысленно лопочет за кадром: «Василий Иваныч… солдат и друг… солдат и друг… солдат…». Больше им сказать нечего об этом человеке, дважды Герое, маршале, которому за Сталинградскую победу мы обязаны многим, там, на Мамаевом кургане, и похоронен он, командарм-62, рядом с секретарем Сталинградского обкома партии, председателем Городского комитета обороны Алексеем Семеновичем Чуяновым — там, на великом кургане России, за который 135 суток, ни на день не затихая, шли бои, пропитавшие его кровью.

Или вот еще рассказец об одном генерале, который требовал, чтобы ему каждое утро доставляли парное молоко. А сделать это можно было только через полосу, которая простреливалась. Несколько солдат с флягами молока погибли от пуль снайперов, а генерал все требует, все требует… Тут вспоминается, как однажды в День Победы писатель Ж. ради праздничка просветил читателей «Литературки» рассказом о том, что, мол, Сталин летал на Тегеранскую конференцию с персональной дойной коровой в отдельном самолете. Ему тоже перед встречами с акулами империализма требовалась для подкрепления кружечка парного. Не исключаю, что именно благодаря этой публикации отец писателя был назначен Ельциным вице-премьером и пребывает в этой должности до сих пор.

А вот еще генерал с такой рожей, о которой говорят: кирпича просит. Он в каком-то помещении за столом, перемазанный жиром, свирепо жрет курятину, а между глотками командует по телефону: «Огонь!.. Огонь!.. Огонь». Сколько злобы и ненависти в этих портретах… Авторы фильма смотрят на наших героев глазами тех, против кого они сражались. И если Гроссман стал антисоветским писателем, то авторы фильма пошли дальше…