Газета Завтра Газета - Газета Завтра 516 (41 2003)

Нынче смерть на Руси немотствующей собирает обильную жатву...

В полях русских нищих пустынно, почти не слышно, не видно пахарей да жнецов... Одна смерть бродит в сорняках победных, и коса её притупилась от страшных урожаев её...

Господь наделил Анатолия Афанасьева редким даром — даром Сатирика.

Среди бесконечных, пыльных, унылых стад юмористов-глумословов — а их в аду будут вешать за язык — высятся редкие пастухи-сатирики...

Таковыми в русской Святой Литературе были Гоголь, Салтыков-Щедрин и Булгаков…

Толя Афанасьев и был таким Пастухом...

Ныне власть на Руси — от трона до притона — захватили юмористы-оборотни, лицедеи-имитаторы... Не зря сказано: "Дьявол — обезьяна Бога ..."

Овцы возненавидели Пастухов.

Поэтому о блистательных сатирических творениях Афанасьева знали только многочисленные читатели, а обезьянья элита, которую яростно высмеял, — молчала и молчит.

Но Русская Литература навек приняла в свой Вечный Пантеон писателя Анатолия Афанасьева...

Он блаженно испепелил себя ради Слова Истины и обрел бессмертие. Один из его героев говорит: "Брат, пойдем на родные погосты..."

Толя Афанасьев ушел на родные русские погосты... А оттуда вечный путь его пролегает в Царствие небесное...

...Упокой, Господи, душу раба Твоего Анатолия...

И помилуй нас, склонившихся над гробом друга...

Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ

НА СТОРОНЕ ДОБРА И СВЕТАВ церкви Бориса и Глеба перед его отпеванием крестили детишек; к родному его дому, куда мы вернулись с кладбища на поминки, подъехал в тот же час свадебный белый экипаж. Жизнь не кончилась, а обрамила его похороны двумя этими Божьими действами, будто показала живым верные знаки жизни не в унынии.

Мы простились с его прахом, и остались с его духом. Теперь, может, по-другому прочтем его книги, может быть, сможем раскрыть его коды, смысл его послания.

Что он написал нам?

После ухода его должны наконец стихнуть досужие споры, согреться былые охлаждения, соединиться полярные по отношению к нему позиции, до выстраивания которых охочи писатели необыкновенно, а движимы бывают, увы, либо незрячестью, либо прикладной гражданственностью. Читатели о нём знают побольше нашего, и они его числят по законному праву в больших мастерах верного русского слова. Это слово не боялось быть горьким, не боялось быть громким, не боялось быть отчаянным до боли за эту нашу жизнь. Он её не "фотографировал", не умрачал до гротеска, не подслащивал, не подкрашивал. Он её знал, любил, он помогал этой пёстрой жизни, этому бурлящему котлу страстей и мук, радости и гнева самоосознать себя.

Совершенно духовно свободно и, значит, ответственно он писал ужас жизни, и может показаться живописал его, будто бы своеобразно очаровываясь им. Последнего — не было. Он знал и написал, что пришедшее, грянувшее на землю Зло принимает яркие обличья, с тем, чтобы прикрыть черное свое, гнилое бессильное сердце, взбодрить его запредельным ужасом, обмануть живую, доверчивую жизнь дикими воплями и хрипом, напугать до смерти. Афанасьев принимал этот вызов зла, и победил.

Он писал Сказки, в которых упыри норовили сгубить заколдованную красоту, но на помощь ей и на победу приходили всегда светлые воины. Добро в его книгах, не усмехнусь тут, побеждало зло. Так и должно быть и в жизни, и в литературе, если мы люди с совестью.

Читать его было... радостно, потому что он писал о нашей победной нравственной силе. Антигерои этого времени узнавали себя на его страницах, перечитывая их тайно, как предсказание своего неминучего исчезновения.

Читать его было иной раз страшно, потому что за разлётом мастерского пера видна была непереносимая по тяжести работа проникновения в суть Зла. Не узнав инфернальной сути — не обличишь её, а он это сделал.

Для нас, для живых, он прошел свой путь.

Поклонимся же мужественному светлому воину Добра.

Виктор ПЕРЕГУДОВ

Анатолий Афанасьев

14 октября 2003 0

42(517)

Date: 15-10-2003

Author: Анатолий Афанасьев

НЕ НАДО УМИРАТЬ Отрывок из неоконченного романа

Кузнечик просыпается в траве, птичка в гнездышке, а я очнулся на больничной койке. Пробуждение было легким, невесомым, как в детстве. Нигде ничего не болело. В палате солнце, напротив меня еще одна кровать, на которой кто-то лежал, укутавшись в серое больничное одеяло, выставив на обозрение лишь седоватый, стриженый затылок. По тумбочке у каждой кровати, пластиковый стол у окна. Я потянулся, пошевелил ногами, руками, обследовал себя: бинтов нет, ран нет, все в порядке, если не считать довольно большой хрящевидной припухлости за правым ухом, которой раньше не было. Но все же, наверное, должно было произойти что-то серьезное, раз я угодил в больницу и не помнил, как и при каких обстоятельствах. Кроме того, никак не мог сообразить, кто я такой. Это встревожило меня, но не слишком. И прежде случалось, особенно с сильного похмелья или после чрезмерной дозы снотворного,что память возвращалась не сразу. Однако на сей раз самоидентификация явно затягивалась: минута проходила за минутой, я делал усилия, пытаясь восстановить сознание, но продолжал плавать в блаженном неведении о себе. Невольно пришло сравнение с "американскими горками": летишь вверх, вниз, в груди истома, голова пустая и чуть раздутая, как пузырь газом, и детский приятный страх, что каждый качок, каждый обрыв может оказаться последним. Постепенно палата начала раскачиваться вместе со мной, нырять и взмывать, скорость все увеличивалась, и наконец я снова уснул, не успев испугаться по-настоящему.

Второе пробуждение было более осмысленным, я уже знал, кто я такой, хотя по-прежнему не имел понятия, как очутился в больнице. Соседняя кровать пустовала, зато рядом со мной на стуле сидел румяный мужчина лет пятидесяти в белой шапочке и в белом халате, по всей видимости, врач. Мы улыбнулись друг другу и познакомились. Точнее, он назвал себя, а я нет. Иван Иванович Ойстрах, лечащий врач травматологического отделения 36-й городской больницы, где я имел несчастье (или удачу?) очутиться.

— Простите меня, пожалуйста, доктор, что произошло?

— Вы разве не помните?

— Честно говоря, нет.

— Совсем ничего?

— Полный провал, — я попытался сесть повыше, но доктор предостерегающе поднял руку.

— Не стоит делать резках движений, Олег Григорьевич, пока не получим результаты кое-каких анализов.

Меня удивило не то, что он назвал меня каким-то незнакомым именем, а странный блеск в его глазах — взгляд человека, который не очень доверяет своему зрению…

— Почему вы называете меня каким-то Олегом Григорьевичем? — Я не хотел задавать этот вопрос, он вырвался сам собой.