Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)

В России все принципиальные вопросы регионов решает самодержец в Кремле.

«Пулково» представляет собой дыру, потому как никак не решить, кому из царевых друзей контролировать этот поток.

Втыкать в Петербург небоскреб или не втыкать – решают тоже не в Питере.

Для всевластия самодержцу нужны деньги.

Деньги он может получить от экспорта природных ресурсов, которых у самого Кремля нет; он ничего не производит, кроме власти.

Поэтому русский самодержец своей властью присваивает сибирские или Канско-Ачинские ресурсы, а любую мечту о самостоятельности объявляет государственным преступлением – и не без оснований, если государством считать самого царя.

Вот почему русский самодержец будет сохранять то, что он называет «территориальной целостностью» (де-факто – кабалу регионов) любой ценой. Хотя это не помешает ему отдать без объяснений Китаю какие-нибудь бросовые с точки зрения ресурсов российские острова (от хабаровчан я несколько раз слышал, что таким способом Владимир Путин расплатился за обучение в Китае одной из своих дочерей: на границе с Китаем это популярная версия).

Это противоречие – между интересами царя и регионов – по мере отставания России от мира будет только нарастать. Чтобы и правда территориально не развалиться, Россия должна стать из федерации по названию федерацией по сути (или даже конфедерацией, как предлагал академик Сахаров): то есть регионы должны сами совместно решать, сколько денег и на какие нужды они согласны перечислять Кремлю.

Но это уже другая страна, другая парадигма, другая история, другой народ и другая ответственность, в том числе и персональная, потому что в этой стране нельзя будет свалить на Москву местные беды.

Страх развала страны – это страх самостоятельности, только и всего.

Боящиеся люди согласны жить в грязи.

Хотя, конечно, будь Юрь Василич жив, он бы на это оскорбился.

2012

В тех замечательно возбуждающих общество спорах и перепалках, что развернулись на фоне президентских выборов, есть одно упущение: отсутствие внятных критериев для оценки нашей жизни.

В самом деле, за последние 12 лет с нами произошли изменения к добру или к худу? Мы поднялись с колен, ощутив себя великой державой – или закрепились в статусе отсталого, хотя и большого царства, где строят не публичные автобаны, но царские дворцы? А великая держава, это какая: которая может дать по морде соседу – или в которой оперируют всех больных детей, вне зависимости от доходов родителей? И сплотились мы вокруг великой идеи – или вокруг великой кормушки, бия поклоны и молясь, чтобы нефтедоллары текли подольше? А Путин – герой, которым следует гордиться, или узурпатор власти и свобод, которого следует стыдиться?

Это смятение дум не сегодня началось: помните, был такой три года назад проект – «Имя России»? Ну, в котором большинство посчитало, что Россию зовут Сталин, хотя потом что-то там в подсчете голосов подкрутилось (о, как теперь это понятно!) и в голосовании победил все же Невский?

А ведь так случилось потому, что у общества не было внятных критериев для оценки своих героев. Сталин – это эффективный менеджер, в рекордные сроки проведший индустриализацию – или кровавый диктатор, ради укрепления личной власти пустивший в распыл миллионы рабов? Но при этом выигравший войну? И принявший страну с сохой, а сдавший с атомной бомбой?

Общественная дискуссия – это вам не работа историка, который, даже кипя негодованием (потому что видит поворотные пункты истории – и понимает, куда вели альтернативные пути), должен прилежно изучать «с одной стороны» и с «другой стороны».

Есть, скажем, в Петербурге историк Евгений Анисимов, написавший совершенно прекрасный – и по яркости, и по четкости описания развилок – однотомный труд «История России от Рюрика до Путина» (и недавно дописавший и переиздавший его уже с названием «…до Медведева».)

Будь моя воля, я бы выдавал этот том каждому вместе с паспортом.

Анисимов, описывая сталинскую эпоху, указывает, что во время индустриализации полмира работало на СССР («советские закупки техники в 1931 г. составили треть от всего мирового экспорта машин и оборудования, а в 1932 г. – около половины мирового экспорта»), что в конце 1930-х Советский Союз по объему промышленного производства вышел на 2-е место в мире. Но также отмечает, что в результате проводившейся в те же годы коллективизации только детей у выселяемых «кулаков» погибло не менее 350–400 тысяч человек, и что это было плановое выселение и плановое уничтожение, со спускавшимися из ЦК контрольными цифрами.

Историк, повторяю, так и обязан себя вести.

А политик, общественный деятель, трибун, публицист – нет. Публичный человек обязан публично заявлять, что ему важнее – жизни детей или строительство железнодорожной ветки Караганда-Балхаш. И слабость системы, установившейся при Владимире Путине, состоит в том, что сам Владимир Путин ни разу публично о своих критериях добра и зла не заявил. А когда глава страны не бьет кулаком по столу, крича, что нам нужна такая страховая медицина, в которой детей бедняков оперируют бесплатно, но вместо этого играет на пианинах там, где собирают деньги для больных детей, которые без этого в его собственной стране попросту помрут, – то это, конечно, порождает подозрения. Подозрения, что Владимиру Путину на жизни людей как на критерий наплевать. Что власть и деньги для него важнее. Что еще один угодливо для него построенный (и стыдливо от общества скрытый) дворец ему важнее хорошей системы общественных детских садов или бесплатного образования.

И если это так, что Владимир Путин в своем развитии довольно сильно отстал от собственной страны. Консенсус начала 2000-х – свободы в обмен на потребление – себя исчерпал. Левых, правых, патриотов, космополитов, зеленых, красных, голубых, – всех, кто под разными знаменами, но выходит сегодня на митинги протеста, или хотя бы сочувствует этим митингам, – объединяет то, что ни за какие деньги нельзя терпеть ложь, обман и отношение к тебе как к рабу, бессловесному быдлу, за которого правители должны решать, но который сам не вправе даже протестовать.

Однако, к сожалению, великая проблема объединенной оппозицией тоже состоит в том, что внятные критерии оценки происходящего недовольные происходящим не дают. «Жить не по лжи» – это не критерий, а отрицание негодного метода.

В итоге многие испытывают странную тоску по тому, что лично у меня не вызывает ничего, кроме зеленой тоски. Вон, умнейшему Дмитрию Быкову Советский Союз милее постсоветской России, и эта его тоска довольно точно прозвана «тотальгией», тоской по ценности цельности. В СССР, – в этом ядро утверждений Быкова, – творились неправедные дела, но говорились правильные слова. И именно эти слова, а не эти дела, формировали людей, разделявших идеалы взаимопомощи, равенства, веры в науку и разум, уважения к искусству.